– Отстань. Я спать хочу, – Алена поднялась. – Знаешь, какой у меня самый страшный сон? Что струна рвется. Дзинь – и все).
– …Так, дорогие друзья, мы имеем звонок, звоночек, у нас на проводе Тома. Томочка, доброе утро! Что вы хотите нам всем сказать?
– Хочу сказать, что я очень люблю своего парня, – забубнил растерянный молодой голос. – Его зовут Слава. Ну, и чтобы мы с ним поменьше ругались…
У Аспирина в кармане беззвучно задергался мобильник. Затрепыхался, как пойманная рыбка.
– «Поменьше ругались» – отличная мысль, Томочка! Вся философия любви в двух словах! Если бы вы не ругались совсем – я лично очень усомнился бы в крепости ваших чувств, потому что милые, чтобы тешиться, обязательно должны браниться, а не бьет – значит не любит!
Болтая, Аспирин вытащил телефон. Посмотрел на табло: номер Вискаса.
Продрал по коже привычный уже мороз. Уходя, Аспирин едва удержался, чтобы не попросить Алену – с Мишуткой и скрипкой – сопровождать его в студию. В качестве телохранителей.
Удержался. Отправился один, на кураже – будучи абсолютно беззащитным.
– Для вас, Томочка, и для вашего офигительного Славы поет Се-ре-га!
Телефон все дергался и вибрировал. Аспирин, весь подобравшись, нажал «Ответ».
– Алло.
– Леша, надо встретиться, – очень серьезно сказал старый друг.
Аспирин молчал.
– Не ссы, – вдруг по-дружески предложил Вискас. – Ты везунчик. Ты даже не понимаешь, Аспирин, какой ты везунчик.
– Эта твоя девчонка – гипнотизер, куда там Месмеру.
Они сидели в полутемном кафе и дышали дымом. Витя Сомов, знаток дорогих сигарет и фанат курительных трубок, в минуты душевного напряжения всегда выуживал откуда-то пачку вонючих папирос.
– Цыганки-гадалки отдыхают, граф Калиостро идет в сад, Кашпировский нервно курит на лестнице… Да она бы миллионершей могла стать хоть завтра. Миллиардершей. А может, уже.
– Погоди. Когда мужика подбросило в воздух и шмякнуло об асфальт – это что, результат гипноза? Да ладно… когда меня самого приложило о елку так, что я отключился, – это гипноз?
– Да, Леша. Да. И открываются раны, и течет кровь, и слышатся голоса… Девка сама не ведает, что творит, у нее легкая форма дебильности в медкарточке прописана.
Аспирин поперхнулся:
– Что?!
Вискас махнул рукой:
– Были мы в городе Первомайске. Мать, Кальченко Любовь Витальевна, два года как на заработках в Португалии, и оттуда нет ни слуху ни духу. Там же и отчим, и младшую дочь они увезли с собой. Алену Алексеевну оставили прабабке – слепой, глухой, восемьдесят два года ей. Бабка за внучкой, конечно, не уследила. Тем более что внучка всегда была со странностями. Училась в специнтернате для детей с пороками развития.
– Алена?!
– Гримальская Алена Алексеевна, девяносто пятого года рождения.
Аспирин помотал головой:
– Ерунда. Какие пороки развития…
– А пороки, Леша, бывают разные.
– Совсем взрослый, развитой ребенок…
– И ходит с медведем? – мягко спросил Вискас. – У меня племянница того же возраста, так ей уже танцы-манцы, помада, пацаны. А те байки, которые она тебе рассказывала? Это нормально?
Аспирин молчал.
– Из интерната она исчезла на каникулы в конце мая, – серьезно продолжал Вискас. – И первого сентября не нашлась. Бабка – в несознанку. Какой с бабки спрос? У тебя девка появилась – когда ты сказал?
– В августе. Тринадцатого числа.
– Ага. Значит, два с половиной месяца ее где-то носило. Летом беспризорщина отправляется гулять.
– Витя, она пришла в чистой футболке и очень чистых носочках. У нее вообще пунктик по части аккуратности. Какая беспризорщина?
Вискас выпустил струю вонючего дыма – точь-в-точь небольшой химический завод.
– Какой гипноз?! – Аспирин говорил громче, чем хотел, и хорошо, что в кафе было пусто. – Собаку кто порвал пополам? Или собаку до того загипнотизировали, что она сама треснула?
– Не собаку, а тебя, – тихо сказал Вискас. – Ты
