– Забудь, – пренебрежительно говорила Алена. – Больше тебя не тронут.

– С чего ты взяла? Ты понятия не имеешь о правилах этой игры! Теперь-то как раз…

– Ты уверен?

– Да ни в чем я больше не уверен!

Вжик-вжик, ездила ножовка, и на пол кухни летел нежный, как пудра, металлический пушок.

– Значит, ты можешь вот так, запросто, сыграть страх кому угодно? И всегда это могла?

– Не всегда. Научилась.

– А что еще ты можешь сыграть, волшебная девочка?

– Радость. Грусть. Сильные чувства, но без оттенков. Плоские, как у животного.

Она покачивала головой в такт движения пилы. Из-под повязки на затылке выбивался изрядно отросший хвостик русых волос.

– Давай поменяемся, – глухо сказал Аспирин. – Ты держи пилку, а я буду наручниками ездить взад- вперед… Вот елки-палки, а ведь неприлично получается!

– Ничего неприличного, – Алена на секунду подняла глаза. – Просто ты привык везде видеть пошлость. Профессионально.

Аспирин обиделся молча. У него не было сил ругаться – да еще будучи скованным наручниками. Да после всего, что случилось.

Зависла долгая пауза.

– Значит, ты всемогущая, – сказал Аспирин сквозь зубы. – И ничего тебе не страшно.

Алена понурилась.

– Значит, ты этой тетке, которая тебя огрела, могла сыграть, например, приступ раскаяния… или, по крайней мере, внезапный бурный понос!

– Раскаяние я не могу играть, – равнодушно отозвалась Алена. – Не умею.

Аспирин перестал елозить цепью по ножовке. Устало сгорбился на стуле.

– И потом, – добавила в тишине Алена, – немножко трудно играть, когда по голове стукнули. Неудобно.

Аспирин проглотил слюну.

– Давай опять я буду резать, – сказала Алена. – А то ничего не получается.

И снова заскрипела в тишине ножовка – вжик-вжик.

– Что ты еще можешь сыграть?

– Давай поставим так вопрос, – Алена не отрывалась от работы, – что возможно сыграть на его струнах и что могу я? Потому что я ведь с каждым днем могу все больше. Потому что его песня, которая нужна мне, чтобы найти брата – самая сложная из всего. Почти то же самое, что сыграть человека… Тебя, например.

– Что?!

– Да. Можно сыграть человека целиком. Только нужен большой оркестр, и, конечно, я никогда не научусь играть человека, даже самого простенького.

– Человека не научишься… а эту песню, сто семьдесят три минуты, научишься?

– Научусь, – сказала Алена очень тихо и упрямо. У Аспирина ни с того ни с сего закололо в груди.

– А любовь ты можешь сыграть?

– Похоть. Запросто.

– Любовь, Алена. Знаешь, что это такое?

Она усмехнулась, не поднимая головы:

– Ты имеешь в виду книжное понятие. Та любовь, что в журнале «Люли-леди», вообще не играется. Потому что это не чувство. Это так, карамельный бантик, пустое слово.

Аспирин еще подбирал слова, когда ножовка в последний раз сделала «вжик», и цепочка от наручников распалась.

– …Так вот, дорогие мои слушатели, что я хотел вам сказать. Мы все сейчас на работе, все хотим удобства и комфорта, и мечтаем об отдыхе, и не знаем одного: музыка бывает куда интереснее, чем мы обычно думаем. Вот представьте, вы приходите вечером из офиса, холодильник пустой… что вы делаете? Вы берете скрипочку… или губную гармошку… и играете себе, к примеру, пиццу. Это если у вас нет музыкального образования и слон на ухо наступил. А если не наступил – вполне можете сыграть судачка в белом соусе, жюльенчик с грибами, попугая ара, запеченного с кактусами, да что хотите! А если вы особенно продвинутый пользователь – можете сыграть себе женщину, да такую, что прямо вдребезги! Взахлеб! Представляете? А теперь представьте, что такое споет нам Верка Сердючка, у которой сердечко тук-тук-тук? Каковы могли бы быть материальные, так сказать, результаты ее песни? Вообразили? Нет? Тогда слушайте!

Он вытер губы платочком. Микрофон был весь заплеванный. Любовь, тук-тук-тук, карамельный бантик…

(– Ты, волшебница, можешь сыграть смерть? – спросил он вчера ночью, безуспешно ковыряясь шилом в замке наручников.