– Я видела вчера, – Алена повернула колок, освобождая последнюю, четвертую, струну. – И позавчера. Она бегает по вечерам вокруг дома.

– Может, у нее нет другого времени…

– Нет. Просто ей особенно хреново по вечерам, – отрезала Алена.

В понедельник ему дали визу.

Он сунул паспорт в нагрудный карман и вышел на улицу, где падал с неба уже не дождь, а первый беленький и слякотный снег. Дело было за малым – успеть на рейс. Или, в крайнем случае, взять билет на завтра.

По дороге домой он напряженно раздумывал: просить Ирину присматривать за Аленой? Или не просить? Разумеется, соседка потребует объяснений: как он, отец, может бросать одиннадцатилетнюю дочь одну?!

Нет, пожалуй, лучше не связываться. Если что – Алена сама позвонит ей и попросит о помощи. Ирина не откажет.

От этой мысли ему стало легче: в каком-то смысле Ирина для Алены даже надежнее, чем он, Аспирин. Его вечно не бывает дома, он ничего не понимает в девичьей одежде, привычках, у него элементарных лекарств в доме нет. Он оставит ей денег, она девочка хозяйственная…

А если потеряет ключи?

Раньше ведь никогда не теряла…

А если прорвет кран?

Ну, прорвет так прорвет. Алена вызовет слесаря. А он, Аспирин, будет позванивать иногда – спрашивать, как дела. В конце концов, есть Ирина, она живет одиноко, почему бы ей не позаботиться о такой же одинокой девочке?

Рана на голове… Алена говорит – «Ерунда», она упрямая, как осел, и гордая, как гранитный памятник. Но разве Аспирин – фельдшер? Он и себя-то в такой ситуации не знал бы, как лечить. Чем он может помочь ей? Вот если бы Ирина…

Здороваясь с консьержем Васей, Аспирин уже точно знал, что полетит не сегодня, а завтра. С утра отбарабанит эфир. А от «Куклабака» отмажется. Пусть Вискас кусает локти.

Хотя – зачем кусать локти, если можно прийти в опустевший дом и взять Алену с Мишуткой? Смешно сказать даже, спецоперация: захват девочки и плюшевого медведя…

Десяток искромсаных трупов – и все. Игрушечный зверек будет нейтрализован.

А кто станет искать Алену, если она вдруг пропадет? Никто. Скажут – уехала к матери в Первомайск.

Что за бред. Зачем им ребенок? Что они будут делать с ребенком? Кто и ради чего возьмет на совесть такой грех? Когда Мишутка превратится в раскуроченный комок ваты…

Он тряхнул головой. Яркое воображение – для современного человека неудобство и бич.

Дом был пустой – по понедельникам Алена ходила на занятия, и такая мелочь, как рассеченная кожа на макушке, не могла ее, конечно, остановить. Не снимая плаща и ботинок, Аспирин уселся перед пианино. Открыл крышку.

Он проучился в музыкалке четыре года – три класса плюс нулевка. Дальше дело застопорилось – как родители ни уговаривали, Лешенька костьми ложился за право быть свободным. Иногда, когда приходила охота, садился к инструменту и подбирал мелодии, а через год его взяли в школьный ансамбль, почему-то барабанщиком. И понеслось…

Он взял один за другим пару аккордов, безжизненных и тусклых. Если бы у него была такая сила воли, как у Алены – смог бы он сделаться музыкантом?

Не исключено, что и смог бы. Только зачем?

Он попытался восстановить пьеску, с детства засевшую у него в памяти: «В садике». Он не помнил ни автора, ни нот. Мышечная память извлекла из инструмента несколько веселеньких тактов, Аспирин устыдился того, как пошло они звучат, и убрал руки с клавиатуры.

А может он, Леша Гримальский, и есть Аленин потеряный брат? Забывший себя, забивший на «творчество», такой вот балованый, внезапный братишка?

Он не удержался и захихикал.

Повернулся в скважине ключ. Вошла Алена – в руках футляр со скрипкой и нотная папка, за спиной ранец с медведем, из-под шапочки выглядывает край бинта, лицо бледное, глаза упрямые. Увидела Аспирина перед фортепиано. Удивилась.

– Ты чего?

– Привет, – сказал Аспирин.

– Привет… Дали тебе визу?

– Ага.

– Поздравляю, – сказала Алена после коротенькой паузы и принялась раздеваться в прихожей.

– Алена… – он хихикнул.

– Что? – она остановилась в дверях.

– А я могу быть твоим братом?

– Мог бы. Как любой другой, – она ответила сразу же, без паузы, без малейшего удивления. – Я об этом думала.