Алена покачала головой.

– Понимаешь. Эта песня, если ее правильно сыграть, она… как свет для слепого. И все слепые вдруг понимают, что никогда не видели света – и не увидят, и, самое страшное, никто в этом не виноват, а только они сами. Это для них гадко, отвратительно, они ненавидят это – чужое, вредное… Та женщина, она… Ей это, может, физически больно и неприятно – понимать, что могла бы, могла, но не захотела, или побоялась, или пороху не хватило… Понимаешь?

– Нет.

– Эта песня совершенная, – тихо сказала Алена. – Звучит в мире, где совершенства нет.

Тикали часы. Было довольно поздно; где-то в клубе нервничала и злилась Женечка, с коротой Аспирин должен был сегодня встретиться. Звонила ему домой и на мобильный – а он отключил все телефоны, «абонент недоступен», вот так.

– За это она тебя огрела по башке? За совершенство?

– Она хотела, чтобы я заткнулась.

– Могла бы как-нибудь по другому…

– Не могла. Она сама сейчас не понимает, что на нее нашло. Мается.

– Ага. Пожалей ее.

– А что ее жалеть? Она уже завтра решит, что так и надо. Она очень устает на работе, аврал, нервы, экология, слабое здоровье, а тут эти, понаехали тут, нищие, голозадые, антисанитария, строят из себя…

Алена говорила на одном дыхании, легко улыбалась, но Аспирину вдруг стало страшно.

– Откуда ты знаешь? Откуда ты – все это – знаешь?!

Она улыбнулась шире. Ничего не ответила.

Аспирин попытался вспомнить чувство, охватившее его при звуках Алениной скрипки. Наверное, это был все-таки страх. Секундный… как будто приснилась пропасть. Но омерзения, как у той женщины, ненависти, затмевающей рассудок – не было и в помине. Интересно, что было бы, играй Алена дальше?

– Может, налить тебе коньяка?

Алена покачала головой:

– Мне нельзя. Предложи Мишутке меду.

Аспирин поморщился, хотел что-то сказать – и вдруг осекся.

– Ты что, заранее знала, что тебя будут бить?

– Почему ты так решил?

– Ты не взяла Мишутку!

Алена вздохнула.

– Ну, я не знала, честно говоря, что так будет. Я думала, может, кто-то заругается, ну, за руку схватит… А Мишутка – ему ведь не объяснишь.

Она осторожно коснулась рукой забинтованной макушки.

– Болит?

– Отходит анестезия. Ничего.

– Надо анальгина. Или еще чего-то. Как же ты будешь спать?

– Мне надо еще много заниматься, – она будто его не слышала. – Руки… как деревянные. Но если хоть два такта получились правильно…

– Погоди, – Аспирин перестал копаться в пустой аптечке. – А если ты… то есть когда ты все сыграешь правильно – что будет? Все, кто тебя услышит, накинутся на тебя и станут бить ногами, зонтами, арматурой, так, что ли?

Она улыбнулась:

– Ну ты мастер фантазировать.

– Если от двух тактов на тебя накинулась эта тетка!

– Не повезло, – Алена потерла щеку. – Ничего, Леша. Мне главное – научиться это хорошо играть. Мне главное – сыграть песню от начала до конца и ни разу не сбиться.

Аспирин уселся перед ней – и снова встал.

– Послушай, а нет другого способа найти твоего брата? Если человек берется из ниоткуда, как… как ты, например, – это же заметно? Может, поискать какую-нибудь хронику, да хотя бы просмотреть газеты тех месяцев – о чрезвычайных происшаствиях. Может, он в больницу попал, или… в сумасшедший дом, например. Или хоть в детский приют. Ты же говорила, что он может быть какого угодно возраста? Может, он вообще младенец, вроде подкидыша, ну почему бы не попытаться поискать его другим способом, без этих твоих… струн?

– Это не мои струны.

– Хорошо. Это его струны. Кстати, я не понимаю, почему он так легко нашел здесь тебя – а брата найти не может?

Алена снова коснулась рукой макушки. Страдальчески сжала губы.