разделит мою печаль.

Я побежал, как сумасшедший, как вор, в гостиницу «Париж»: ключ был в дверях комнаты отца. Я вошел.

Он читал.

Судя по тому, что он почти не удивился моему приходу, можно было подумать, что он меня ждал.

Я бросился к нему в объятия, не сказав ему ни слова, протянув ему письмо Маргариты и, упав перед его постелью, залился слезами.

Когда жизнь приняла свое обычное течение, я никак не мог освоиться с мыслью, что начинающийся день не будет для меня похож на предыдущие. Временами мне казалось, что только какие-то обстоятельства, случайно забытые мною, заставили меня провести ночь не с Маргаритой; но когда я вернусь в Буживаль, я найду ее в таком же беспокойстве, в каком был я сам, и она спросит меня, почему я так долго не возвращался.

Когда жизнь создает такие отношения, как наши, эти отношения не могут порваться без того, чтобы не нарушить все другие жизненные отправления.

Я должен был время от времени перечитывать письмо Маргариты, чтобы убедиться, что все это – не сон.

Изможденный нравственным потрясением, я не в силах был двигаться. Беспокойство, ночная прогулка, неожиданная новость подкосили мои силы. Отец воспользовался этой полной расслабленностью и получил мое формальное согласие поехать с ним.

Я обещал все, что он хотел. Я был не в силах спорить и нуждался в сильной поддержке, чтобы продолжать жить после того, что случилось.

Я был счастлив уже тем, что отец хочет меня поддержать в таком горе.

Помню только, что в тот же день, часов в пять, он усадил меня в почтовую карету. Не сказав мне ни слова, он велел уложить мои вещи, привязать сундуки сзади кареты и уехал вместе со мной.

Я понял, что сделал, только тогда, когда город исчез из моих глаз и пустынная дорога напомнила мне о моей сердечной пустоте.

Слезы снова полились у меня из глаз.

Отец понял, что даже его слова не могут меня утешить, и дал мне выплакаться; он не произносил ни слова, только изредка пожимал мне руку, как бы напоминая, что рядом сидит друг.

Ночью я спал. Мне снилась Маргарита.

Я внезапно проснулся, не понимая, почему я в карете.

Потом я вспомнил все и уронил голову на грудь.

Я не решался заговорить с отцом, боялся, что он мне скажет:

«Ты видишь, я был прав, когда не верил в любовь этой женщины».

Но он не воспользовался своим положением и за всю дорогу до С... ни разу не заговаривал о том событии, которое меня заставило уехать.

Когда я здоровался с сестрой, я вспомнил слова из письма Маргариты, относившиеся к ней; но мне было ясно, что как ни хороша была моя сестра, она не могла меня заставить забыть любовницу.

Сезон охоты начался, отец думал, что это может меня развлечь. Он устраивал охотничьи экскурсии с соседями и знакомыми. Я участвовал в них без отвращения, но и без увлечения, с тем равнодушием, которое было так характерно для меня со времени моего отъезда.

Мы загоняли дичь в сеть. Меня ставили на мой пост; рядом со мной лежало незаряженное ружье, и я мечтал.

Я смотрел на плывущие мимо облака и давал полную свободу мыслям; время от времени какой-нибудь охотник окликал меня и показывал зайца в десяти шагах.

Все эти подробности не ускользали от внимания отца, и его не обманывало мое внешнее спокойствие. Он отлично понимал, что, несмотря на мое подавленное состояние, у меня должен наступить сильный, может быть, даже опасный перелом; стараясь не давать мне этого заметить, он прилагал все усилия, чтобы меня развлечь.

Моя сестра, конечно, не была посвящена во все эти события и не понимала, почему, такой веселый прежде, я стал теперь задумчив и печален.

Иногда, застигнутый врасплох в своей печали беспокойным взором отца, я брал его руку и пожимал ее, как бы безмолвно прося прощения за неприятность, которую я, помимо своей воли, ему причинял.

Так прошел месяц, но больше я не мог этого выносить.

Воспоминание о Маргарите меня постоянно преследовало. Я слишком любил эту женщину, чтобы вдруг она стала для меня безразлична. Мне нужно было или любить, или ненавидеть ее. Но прежде всего, какое бы чувство я к ней ни питал, мне нужно было сейчас же, немедленно ее увидеть.

Это желание родилось во мне и утвердилось со всей силой, на которую способен долго бездействовавший организм.

Я должен был видеть Маргариту не когда-нибудь в будущем, не через месяц, не через неделю, а на следующий день после того, как у меня явилось желание; и я сказал отцу, что поеду по делам в Париж, но скоро вернусь.

Без сомнения, он угадал причину, побудившую меня уехать, потому что настоятельно просил меня не ездить; но, увидев, что неисполнение этого желания при моем тогдашнем состоянии могло иметь для меня роковые последствия, поцеловал меня и просил почти со слезами на глазах вернуться поскорей.

Я не спал всю ночь в дороге.

Что я буду делать по приезде? Я не знал; но прежде всего мне нужно было отыскать Маргариту.

Я пошел к себе на квартиру переодеться, и так как стояла прекрасная погода и еще не было поздно, то я отправился в Елисейские поля.

Через час я увидел еще издалека экипаж Маргариты.

Она выкупила своих лошадей, и выезд был все тот же; но самой ее в карете не было.

Едва только я это заметил, как оглянулся кругом и увидел Маргариту, шедшую пешком в сопровождении незнакомой мне женщины.

Проходя мимо меня, она побледнела, и нервная улыбка исказила ее лицо. Что касается меня, ужасное сердцебиение потрясало мне грудь; но мне удалось придать лицу холодное выражение, и я сухо поклонился своей прежней любовнице, которая вскоре догнала свой экипаж и села в него с подругой.

Я знал Маргариту. Неожиданная встреча со мной должна была ее потрясти. Наверное, она узнала о моем отъезде и успокоилась относительно последствий нашего разрыва; но, увидев меня, встретившись со мной лицом к лицу, увидев мою бледность, она поняла, что мое возвращение преследовало определенную цель, и должна была задаться вопросом, что произойдет дальше.

Если бы я нашел Маргариту несчастной, если бы, из мести к ней, я мог прийти к ней на помощь, я, наверное, простил бы ее и не подумал причинить ей какую-нибудь неприятность; но я встретил ее счастливой, по крайней мере, по внешности; другой вернул ей роскошь, которой я не мог ей дать; наш разрыв, начатый ею, принимал характер самого низкого расчета; я был унижен в своем самолюбии, как и в своей любви, она должна была поплатиться за мои страдания.

Я не мог оставаться равнодушным к жизни этой женщины; но ее больше всего могло обидеть мое равнодушие; итак, нужно было притвориться равнодушным не только в ее глазах, но и в глазах других.

Я придал лицу веселое выражение и отправился к Прюданс.

Горничная пошла доложить обо мне и просила меня подождать немного в гостиной.

Мадам Дювернуа появилась наконец и провела меня в будуар; когда я садился, я слышал, как открылась дверь в гостиной, легкие шаги скользнули по паркету, и дверь с шумом захлопнулась.

– Я вам помешал? – спросил я Прюданс.

– Ничуть. Маргарита была здесь, когда она узнала, что вы пришли, она убежала. Это она только что вышла.

– Она меня боится теперь?

– Нет, но она боится, что вам неприятно ее видеть.

– Почему? – сказал я, делая усилие вздохнуть свободно; от волнения у меня сжималось горло. – Бедняжка меня бросила, чтобы вернуть свой выезд, обстановку, бриллианты, она хорошо поступила, и я не