Мой приятель направился к выходу.

– Вы не туда идете, – сказал я.

– Нужно сначала купить конфеты. Она просила меня.

Мы зашли в кондитерскую в Пассаже.

Мне хотелось купить всю лавочку, и я выискивал, чем бы наполнить коробку, когда мой приятель спросил:

– Фунт засахаренного винограда.

– Она любит его?

– Она ест только эти конфеты. Послушайте, – продолжал он, когда мы вышли, – вы знаете, с кем я вас познакомлю? Не думайте, пожалуйста, что это герцогиня, это просто содержанка, самая настоящая содержанка; итак, не стесняйтесь и говорите все, что вам взбредет в голову.

– Хорошо, хорошо, – пробормотал я.

И я шел за ним, уверяя себя, что теперь я исцелюсь от своей страсти.

Когда я входил в ложу, Маргарита громко смеялась.

Мне бы хотелось, чтобы она была грустной.

Мой друг меня представил. Маргарита слегка кивнула головой и спросила:

– А мои конфеты?

– Вот они.

Взяв их, она посмотрела на меня. Я опустил глаза и покраснел.

Она наклонилась к соседке, сказала ей несколько слов на ухо, и обе начали безудержно смеяться.

По-видимому, я был причиной их веселья, и мое смущение от этого усилилось.

У меня была в это время любовница, очень нежная и очень сентиментальная; ее сентиментальность и меланхолические письма заставляли меня смеяться. Теперь только я понял, какую боль я причинял ей этим, и в продолжение пяти минут я любил ее так, как никто никогда не любил ни одной женщины.

Маргарита уничтожала свой виноград, не обращая на меня внимания.

Мой приятель хотел меня вывести из этого смешного положения.

– Маргарита, – начал он, – вы не должны удивляться, что господин Дюваль не произносит ни слова: вы так его ошеломили, что он не находит их.

– А мне кажется, что ваш друг пошел с вами сюда потому, что вам скучно было идти одному.

– Если бы это было так, – возразил я, – я не просил бы Эрнеста получить ваше согласие, прежде чем представить меня вам.

– Вероятно, это был лишь только предлог, чтобы отсрочить неизбежную минуту.

Всякий знает по опыту, что такие девушки, как Маргарита, любят насмешничать и дразнить людей, которых они видят в первый раз. Это, вероятно, в отместку за унижения, которые они часто претерпевают со стороны тех, кого видят каждый день.

Чтобы им отвечать, нужно иметь навык, а его-то я не имел; к тому же то представление, которое я себе составил о Маргарите, еще усиливало впечатление от ее шуток; все в этой женщине волновало меня. Я встал и произнес с дрожью в голосе, которую я никак не мог скрыть:

– Если вы так думаете обо мне, сударыня, мне остается только попросить у вас извинения за свою нескромность и откланяться; можете быть уверены, что в другой раз я не осмелюсь на это.

Затем поклонился и вышел.

Не успел я еще закрыть за собой двери, как услышал новый взрыв смеха. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь задел меня в этот момент локтем.

Я вернулся на свое место.

Раздался третий звонок.

Эрнест пришел и сел рядом со мной.

– Как вы себя вели! – сказал он, садясь. – Они вас приняли за сумасшедшего.

– Что сказала Маргарита, когда я ушел?

– Она смеялась и уверяла меня, что никогда в жизни не видела такого чудака. Но не нужно придавать серьезного значения этому происшествию; не оказывайте этим женщинам слишком большой чести – не относитесь к ним серьезно. Им совершенно незнакома вежливость. Знаете, когда собак обливают духами, они начинают кататься по лужам, чтобы заглушить этот запах.

– Что мне за дело до этого? – сказал я, стараясь выдержать безразличный тон. – Я никогда больше не встречусь с этой женщиной, и если она мне нравилась раньше, чем я ее узнал, то мое отношение совершенно изменилось теперь, когда я с ней познакомился.

– Ну, я не сомневаюсь, что увижу вас когда-нибудь в ее ложе и услышу, что вы просаживаете на нее все состояние. Конечно, вы правы, она дурно воспитана, но это завидная любовница.

К счастью, подняли занавес, и мой друг замолчал. Не смею вам сказать, что играли. Помню только, что время от времени я поднимал глаза на ложу, из которой так внезапно ушел, и что все новые и новые посетители сменялись там каждую минуту.

Однако я был далек от того, чтобы не думать больше о Маргарите. Новое чувство овладевало мной. Мне казалось, что я должен заставить позабыть ее оскорбление и свой позор; я говорил себе, что потеряю все свое состояние, но буду обладать этой женщиной и по праву займу место, которое я так быстро оставил.

Еще до окончания спектакля Маргарита с подругой покинули ложу.

Невольно и я поднялся со своего места.

– Вы уходите? – спросил Эрнест.

– Да.

– Почему?

В это время он заметил, что ложа опустела.

– Идите, идите, – сказал он, – желаю вам успеха, или, вернее, большого успеха.

Я вышел.

Я услышал на лестнице шелест платьев и шум голосов. Я стал в сторонке и увидел обеих женщин в сопровождении двоих молодых людей.

У выхода к ним подошел маленький грум.

– Скажи кучеру, чтобы он нас ждал около cafe Anglais, – сказала Маргарита, – мы пойдем туда пешком.

Через несколько минут, бродя по бульвару, я увидел в окне большого ресторана Маргариту; она опиралась рукой о подоконник и ощипывала одну камелию за другой.

Один из молодых людей наклонился к ней и говорил ей что-то шепотом.

Я сел в ресторане напротив, в зале первого этажа, и не терял из виду интересовавшего меня окна.

В час ночи Маргарита села в коляску вместе со всеми.

Я взял извозчика и следом поехал за ними.

Коляска остановилась у дома № 9.

Маргарита вышла и одна поднялась наверх.

По всей вероятности, это было случайностью, но эта случайность меня сделала счастливым.

Начиная с этого дня, я часто встречал Маргариту в театре, на Елисейских полях. Она всегда была весела, я – всегда взволнован.

Прошло две недели, и я ее нигде не встречал. Я увиделся с Гастоном и спросил о ней.

– Она очень больна, – ответил он.

– Что с ней?

– У нее больные легкие, и, так как ее образ жизни не может способствовать выздоровлению, она слегла и близка к смерти.

Сердце наше странно устроено; я как будто обрадовался ее болезни.

Я каждый день ходил справляться о ее здоровье, но не расписывался в книге и не посылал карточки. Я узнал таким образом о ее выздоровлении и об отъезде в Баньер.

Так прошло много времени; в моей памяти мало-помалу сглаживалось непосредственное впечатление, но воспоминание оставалось. Я путешествовал; связи, привычки, занятия вытеснили эту думу, и когда я вспоминал об этом происшествии, я видел в нем только страсть очень молодого человека – страсть, над