Он помолчал, подождал. Но Филипп курил, а Неда смотрела на далекие фонари.

Радой заговорил снова.

— Деньги у меня есть, имя есть... Торговля идет хорошо... Но, как вы думаете, достаточно ли этого человеку? Эх, детки... Получше пристроить мне вас обоих надо. Тебя за консула, дочка... А ты, Филипп, тоже найдешь себе такую, чтобы она тебе под стать была — по положению, по образованию. Вот тогда я буду доволен! А потом — будь что будет! Этот дурень, что нынче дал себя повесить... кто его знает, чего он там болтал. Язык мой — враг мой! — недаром говорит пословица.

— Прошу тебя, папа!

— Ну ладно, ладно...

Он замолчал, слегка задетый их замкнутостью, решив про себя: они еще молоды и не понимают, что значит породниться в такое время с французским консулом. Но нет, Филипп не так уж непрактичен. Вот только иной раз может сболтнуть лишнее.

— Слушай, Филипп, я что-то не понял, ты вроде повздорил с итальянцем? — спросил Радой.

— А ну его, — ответил раздраженно Филипп. — Я не удивлюсь, если в конце концов он окажется русским агентом!

— Да пускай будет кем хочет! А ты со всеми должен быть хорош... Слушай! — наклонившись к нему, Радой зашептал так, чтобы не услышал возница. — Ты там со своими не больно распускай язык! Видишь, что делается! Будь себе на уме! — добавил он строго.

— Вижу получше тебя! Ты меня не учи, — отрезал Филипп.

От удивления Радой замолчал, внутри у него закипело.

— Ты что? Ты как с отцом разговариваешь? — рассердился было он, но тут же у него отлегло от сердца и он сказал поучительно, погрозив ему пальцем: — На свете все непрочно, сынок! Только гора нас разделяет, подумай!

— Англия никогда не проигрывала.

— Не знаю, проигрывала она или не проигрывала, но она далеко. А война-то рядом, в Орхание! Ведь ты сам рассказывал, что дали отставку Мехмеду Али. Думаешь, от хорошей жизни? И ты, Недка, я слышал, как ты все расспрашивала своего консула... А что он там тебе рассказывал? Сулейман-паша... Сулейман- паша... Я по-французски-то не понимаю.

— Сулейман? Главнокомандующий? Что с ним? — обращаясь к Неде, спросил Филипп.

— Ничего, — ответила она.

— Как ничего? Ведь вы что-то о нем говорили?

— Может быть, и говорили что-то. Не помню. — Она лгала не дрогнув, глядя ему прямо в глаза. Что- то в ее голосе показалось Филиппу чужим, и это задело его. Но тут фаэтон остановился у их дома, как раз под фонарем.

— Вот так-так! Ворота открыты! — сказал сердито Радой. — Ну, въезжай тогда! Ваш дед совсем из ума выжил. Так нас и обворовать недолго...

Он не договорил. У дверей дома стоял спиной к ним какой-то мужчина. Когда он к ним повернулся, они при свете фонаря узнали в нем капитана Амира. За ним стояла, кутаясь в пеньюар, провожавшая его Маргарет Джексон.

— А я как раз думал, на чем мне ехать... Вот так удача, — подойдя к ним, сказал турок. Его глаза бесцеремонно разглядывали Неду, которая выходила из фаэтона. Амир кивнул Маргарет, что-то пробормотав на прощанье, чего Радой не понял, и вскочил в фаэтон.

— Поехали, Сали! — крикнул он.

Сали устало щелкнул кнутом и натянул поводья.

Амир откинулся на спинку сиденья. Глаза его еще раз остановились на растерявшейся от этой неожиданной встречи Неде, и он улыбнулся.

— Спокойной ночи, бей! Приятных снов! — кланяясь вслед отъехавшему фаэтону, крикнул Радой.

Посмеиваясь и ругаясь про себя, он запер ворота в то время, как его сын и дочь, оба смущенные, каждый по-своему, вошли в дом, куда только что скрылась Маргарет.

А в доме их соседей Будиновых было тревожно. Старый Слави — человек стеснительный, чтобы не выдать, как он расстроен, хмурился, то и дело одергивал маленького Славейко и строго покрикивал на Андреа, который и был причиной его волнения.

«Волосы встают дыбом, как подумаешь, что могло случиться», — говорил он себе, когда за ужином разговор опять вернулся к тому, что произошло утром на укреплениях.

— Хватит, Коста! Больше не рассказывай! Не расстраивай мать! — прикрикнул Слави. — Что мы, не знаем его, что ли? Непутевую голову! Еще не известно, чем это для него кончится!

— А как я, по-твоему, должен был поступить? Может, как те трусы? — вспыхнул Андреа, швырнул вилку и отодвинулся от стола. — Бедняга Тодор так и остался один... Это они повинны в его смерти, они!

— А что они могли сделать? Это тот рябой чауш повинен, полицейские, офицер! — рассердился Коста. — Да еще Амир, откуда он только взялся на нашу голову.

— Андреа прав, — сказал Климент, аккуратно вытерев платком усы. — Если бы там все наши держались дружно и с умом... Ведь представился такой редкий случай. Надо было заявить — так, мол, и так... И тогда все бы выяснилось и обошлось.

— Надо было, — повторил Андреа, презрительно сдвинув брови. — Легко говорить, сидя дома! Ты бы видел, как они побежали — настоящие овцы!

— Хватит, я сказал! Хватит!.. Убирай со стола, жена!

Слави встал, перекрестился и пошел в маленькую комнатку, где он любил пить после ужина кофе и просматривать свои торговые книги. Андреа и Климент поднялись к себе в комнату. Коста, еще не успокоившийся, пошел с ними, а не остался, как обычно, помочь женщинам.

«Ведь что только могло быть, — опять думал Слави, листая страницы книги с записями цифр и машинально, по привычке откладывая на счетах то одну, то другую сумму. — Что могло быть? Ох, ребятки мои, ребятки! Чтоб вас наставил на ум господь бог! Не то изведется с горя ваша мать. И я вместе с нею». Он закрыл книгу, снял очки. Погрузился в свои думы. Что еще их ждет в это тяжелое время? Он не мог больше заниматься подсчетами. Не мог усидеть на одном месте. Скрутил цигарку, но не стал ее раскуривать, а поднялся и вышел в коридор.

— Ты куда? — окликнула его в дверях кухни жена.

— Я выйду во двор ненадолго, покурю, — сказал Слави. Но, увидев на ее глазах слезы, положил руку ей на плечо и неловко ее погладил. — Ведь все обошлось. Хватит тебе плакать. Поблагодари лучше бога!

Он накинул на себя пальто и пошел по темному коридору. Сверху послышались голоса сыновей. Он остановился, прислушался. Желание выйти проветриться сменилось бессознательной тревожной потребностью узнать, о чем сговариваются сыновья. Он сбросил шлепанцы, нащупал перила и стал осторожно подниматься по лестнице. Только бы не вышла жена или сноха... На смех поднимут, думал Слави, стыдясь собственного поступка. Но чем ближе подходил он к двери, тем сильней боялся услышать что то страшное, такое, что нарушит спокойствие всей семьи и перевернет ее жизнь.

На площадке он остановился. Голоса теперь слышны были хорошо. Говорил Коста, и почему-то Слави представил, что он лежит на кровати Андреа, лицом к братьям.

— Раз это государство будет наше, то оно, ясно, будет не то, что турецкое... Значит, оно будет совсем другое.

— Бубнишь одно и то же. Ты скажи, каким ты себе представляешь это государство?

— Дай человеку подумать, Андреа!

— Ну, валяй думай... Только придумай что-нибудь поумнее!

Слави уже мысленно видел всю комнату. Кровать скрипнула — Коста приподнялся, смущенно