— Конец, к сожалению, еще далеко, мой друг! И кто знает, каким он будет, этот конец? Особенно для нас, в Софии. Ожидается прибытие очень важной персоны; ожидаются подкрепления, колоссальные... Это значит, что город превратят во второй Плевен. Второй Плевен! Представляете себе? Нет, этого я не пожелал бы и своим врагам! — со вздохом сказал консул, думая в эту минуту и о болгарах, и о турках, которые оказались бы запертыми в осажденной крепости, думая и о Неде, и о Сесиль, и о своей матери, о неизмеримых страданиях, которые могут выпасть на их долю.

— Я вас не совсем понял. Чье прибытие ожидается? Сюда? Вы сказали, с подкреплениями? — спрашивал Андреа, изумленно глядя на него.

Консул, все еще погруженный в свои мысли, молча кивнул.

— По мнению Сен-Клера, это создаст перелом в ходе войны, Посмотрим! Если действительно им удастся организовать такую резервную армию...

— Но кого ждут? О ком вы говорите? — спросил Андреа.

Леге опомнился. Подумал, что предстоящий приезд главнокомандующего не его тайна, что она доверена ему под секретом, Ему очень хотелось поделиться ею с Андреа, но он подавил в себе это желание и ответил твердо:

— Этого я не могу вам сказать.

— Но вы сами начали!

— Весьма сожалею, но эта тайна не моя. Я обещал хранить. Впрочем, вы сами все узнаете очень скоро, сударь! Такие вещи невозможно скрыть. И потом — последствия... Может быть, мы все почувствуем их на себе, да, да!

Он переменил тему разговора, спросил о Клименте, об их семье, сказал, что хотел бы познакомиться с их отцом — он пишет книгу о жизни в Турции, и любая связь с местными людьми была бы ему полезна. Но разговор не клеился. Консул ясно видел по лицу Андреа, что его интересует только тайна, которую он ему не открыл. «Это уже невоспитанность», — подумал он и сразу охладел к Андреа. Даже пожалел, что пригласил его к себе в фаэтон.

— Без четверти двенадцать! — сказал он, посмотрев на часы, когда они проехали мимо артиллерийской казармы и свернули к Константинопольской дороге. — Теперь я поеду на телеграф. А вам куда, господин Будинов?

— А мне направо! — ответил Андреа, который почувствовал эту перемену и всем своим видом говорил: вот она, ваша благосклонность, ваше участие и все прочее!

Андреа вышел из фаэтона у дворца мютесарифа, еще раз поблагодарил Леге и попрощался. Пройдя шагов десять, он снова вспомнил о важной особе, которую ждут и приезд которой вызовет сколько бед... «Как узнать имя этого человека? Может быть, Климент сумеет? Или кто-нибудь еще, кто близок к англичанам? А может быть, Госпожа? Почему бы нет? У нее живет виконтесса. По соседству их госпиталь, и Сен-Клер постоянно у нее бывает... да и другие тоже».

Он раздумал идти домой, кое-как умылся во дворе Митрополии и как был, в грязной одежде, направился к дому, где жила вдова его любимого учителя Саввы Филаретова, к тому самому дому, где несколько лет назад впервые встретил Васила Левского.

В переулке, где жила Филаретова, у женской гимназии, в которой теперь разместился английский госпиталь, стояли пустые телеги, вероятно, доставившие раненых. Возле них сидели на корточках несколько гурок — возницы и санитары. Провожаемый их недобрыми взглядами, Андреа пересек наискось переулок и приблизился к высокому дому Филаретовой. У входа стояло два фаэтона: один, хорошо знакомый всем софийцам, фаэтон виконтессы — большой, обитый бархатом, с английским флагом по одну сторону козел и флажком с красным полумесяцем по другую. Второй фаэтон был наемным, и его возницу — хромого Сали — Андреа знал уже много лет. Сали состоял в дальнем родстве с капитаном Амиром, а через него и с Джани- беем, с которым Амир породнился, взяв себе в жены его сестру. До войны Сали был кузнецом, но после ранения — у него перестала сгибаться нога — переменил занятие. Теперь все имущество Сали составлял этот фаэтон.

Когда Андреа постучал молотком в дверь, Сали встрепенулся на козлах. Он узнал Андреа — он много раз возил его брата, доктора, отвозил их недавно во французское консульство.

— А, это ты? — обратился к нему турок как к своему знакомому. — Смотри-ка. А я думал, что вас всех забрали работать на укреплениях.

Сали и раньше не в пример другим мусульманам был доброжелательным, не обижал гяуров. А с тех пор, как вернулся с фронта калекой и стал возницей, он и вовсе переменился: все время не то дремал, не то думал о чем-то и возносил аллаху молитвы, благодарил за то, что остался жив.

— И здесь нужны люди, Сали-ага! — коротко ответил ему Андреа, все еще раздраженный и озабоченный.

— Так, так, Андреа-эфенди! — закивал турок. — И на фронте нам так говорили: одни, мол, здесь, а другие при своих женах... Хи-хи! Война, мол, прорва! Кому-то надо же и детей делать...

Андреа его не слушал, потому что за дверью послышалось шарканье шлепанцев и женский голос спросил, кто тут и кого нужно. Он назвал Госпожу. Ему открыла дверь круглолицая румяная служанка. Поднимаясь по знакомой лестнице, Андреа чувствовал усиливавшийся с каждой ступенькой стук своего сердца — вот так оно стучало, когда давным-давно он впервые поднимался по этой лестнице, чтобы войти в новый мир — иных желаний, иных стремлений.

— Вам придется подождать хозяйку, — сказала ему снизу служанка. — Она пошла в госпиталь к Милосердной. Сию минуточку вернется, ее здесь ждет...

Весь во власти воспоминаний, Андреа, не слушая ее, толкнул приоткрытую дверь гостиной и вошел.

Первое, что он увидел в полумраке, была женская фигура. Молодая стройная женщина, скорее догадался, чем разглядел он ее. Женщина стояла в глубине комнаты, спиной к нему, подняв голову к картине, освещенной отраженным от окна светом. У этой картины Андреа когда-то сам не раз подолгу простаивал. На ней была изображена пустыня с тремя пирамидами и полузасыпанным песками сфинксом. Это было не бог весть какое произведение искусства, но написанное умелой рукой, легкими акварельными красками и полное солнца. Молодая женщина рассматривала картину, и Андреа рассматривал ее. Он даже не спрашивал себя, кто она. Ему просто было приятно глядеть на ее точеную спину, на всю ее фигуру, мягко обозначавшуюся под дорогой шалью. На него опять нахлынула знакомая тоска по чистому, изящному, которую он ощутил впервые в каморке у Мериам. Увы, и эту минуту не удержишь! Сейчас женщина обернется, видение станет реальностью, и опять все пойдет к чертям...

И в самом деле, словно почувствовав его присутствие, молодая женщина отступила назад от картины и обернулась.

— Добрый день! — сказал Андреа по-французски. — Я... — и он застыл с раскрытым ртом.

Перед ним стояла Неда, смущенная не меньше его, и смотрела на него так, словно видела призрак. Смотрела испуганно — ведь только что, глядя на пирамиды, она мысленно перенеслась на прием в консульстве и видела Андреа, слышала его голос, его смех и снова открывала в нем качества, о существовании которых и не подозревала.

— Мне нужно повидать госпожу Филаретову! — сказал он, стараясь преодолеть смущение и в то же время чувствуя, что вот-вот сорвется и нагрубит.

— Госпожа ушла с Филиппом в госпиталь к леди Стренгфорд, — сказала Неда, овладев собой. — Пожалуйста, присядьте, они скоро вернутся.

— Нет, благодарю, садитесь вы, если желаете, я постою!

«Как странно, что она опять со мной на “вы”... Притворяется, или мы правда уже такие чужие?» Он посмотрел на нее, и глаза их встретились. И снова он ощутил то волнение, которое охватило его, когда он открыл дверь в гостиную. Казалось, музыка зазвучала в его душе, и такой прекрасной показалась ему Неда, так трудно было оторваться от ее побледневшего лица, что он рассердился на себя. А тогда, на приеме, разве она была не такая же? Да, и тогда она его поразила, и тогда он был восхищен, но этой неземной музыки не было — он был только возбужден и дерзок. А сейчас они здесь одни, в четырех стенах, и каждую минуту сюда могут войти. Зачем, в сущности, ему понадобилась Госпожа? Сейчас сюда войдут, и все кончится. И вдруг наперекор самому себе, с непонятным желанием причинить себе боль он сказал:

— Твой... извините, ваш жених, господин консул...