образованных и с положением. Таких болгар он знал несколько. Но к доктору Будинову консул испытывал живейшую симпатию и благодарность. О брате доктора ему было известно, что тот путешествовал в далеких краях и говорил на довольно дурном французском языке.

— Док гор Будинов — наш домашний врач, мама! — пояснил он старой даме, которая, не раскрывая рта, потому что у нее не хватало передних чубов, растянула в улыбке густо напомаженные губы и закивала с неожиданным интересом.

— Доктор Будинов меня вылечил, бабушка! Помните, я вам писала о нем? — горячо заговорила девочка. — Это самый замечательный доктор во всей Турции!

— О! О!.. Вы просто мне льстите, мадемуазель Сесиль!

Андреа слушал, не вникая в смысл разговора. Когда наконец и он научится вести светскую беседу? И научится ли? Станет ли таким, как Климент? Нет, не станет!.. «Да мне это и не надобно, — подумал он и перевел взгляд со старой дамы на консула и Неду. — Этот господин Леге годится ей в отцы! Сколько он еще продержится? А ей самое большее двадцать». Андреа встретился с Недой глазами, но она быстро отвернулась. Обижена? Или расстроена? Неожиданно в хоре голосов он услышал голосок Сесиль.

— Я буду очень рада, если придет и ваш брат, господин доктор... Будет очень весело. Папа, я прошу тебя, пригласи и другого господина Будинова.

— Прошу и вас пожаловать к нам, — любезно сказал консул, обращаясь к Андреа. Тот, застигнутый врасплох, понял только, что говорят о нем. Но куда пожаловать? Где будет весело?

— Благодарю, — ответил он, не подавая вида, что не слышал разговора.

Обменявшись еще несколькими фразами, они попрощались. Но прежде, чем фаэтон отъехал, Андреа поймал еще один взгляд прекрасных золотистых глаз. Что-то было в этом сразу скользнувшем в сторону взгляде. Гордость? Пренебрежение или ненависть? Нет, нет... Он не мог определить, что именно, но, пока они выбирались из толпы, продолжал размышлять над смыслом этого «что-то».

— Собственно, по какому поводу нас приглашают и куда? — спросил Андреа брата.

— Это неважно. Тебя пригласили из приличия. Потому что девочка настояла.

— Но куда нас приглашают, я так и не понял!

— В четверг день рождения Сесиль, и по этому случаю консул устраивает небольшой прием.

— Прием? В честь этой малявки?

— Ты заблуждаешься. День рождения — только предлог. Вероятно, он хочет, воспользовавшись случаем, собрать кое-кого из важных персон. Может быть, приедет и какой-нибудь паша, комендант, например.

— Ты пойдешь?

— Я не могу не пойти. Я их домашний врач.

Какое-то время братья шли молча. И вдруг Андреа заявил:

— Я пойду тоже.

Климент встревожился, как бы брат чего не натворил на этом приеме.

— У тебя нет подходящего костюма, — сказал он наконец.

— Я надену твой петербургский фрак.

— А я?

— А ты пойдешь в своем новом мундире. Ты ведь говорил, что он тебе к лицу!

— Не иронизируй, Андреа! Я тоже могу тебя поддеть — вечно нападаешь на иностранцев, а как только представилась возможность попасть в их общество...

— Ты забыл про Дяко?

Климент поколебался.

— Ты прав, — сказал он наконец. — Мы пойдем туда оба. 

А Дяко в это время лежал ничком на холодных плитах Черной мечети, превращенной с начала войны в темницу. Как он сюда попал, как дался им в руки, он себя уже не спрашивал и не терзался этим. Только изредка в его сознании вставали короткие отрывки событий прошедшей ночи: мелькали свирепые лица, мешались в одно собачий лай, крики и стрельба, а затем следовал тот страшный, оглушивший его удар по голове и провал в памяти.

Теперь он лежит в этой глухой полуосвещенной келье. Давно ли? День сейчас или ночь? Он жестоко избит, весь в крови, лицо распухло, израненное тело горит. А над ним орут не переставая:

— Говори, кто тебя послал?

— Говори, у кого ты был?

— Назови имена! Имена назови!

Сначала он все надеялся, что как-нибудь вывернется и выйдет отсюда живым. Но потом явился молодой офицер с бритой головой и прочитал записи в его блокноте. С этой минуты все пошло кувырком.

— Московский шпион! — дико взревел офицер.

— Нег, болгарин! — приподнявшись, ответил он.

Больше он ничего не сказал. «Болгарин!» — повторял он как свое единственное утешение и оправдание близкого конца. Повторял с мучительным наслаждением, с вызовом и с горечью. Земля, что сейчас впитывает его кровь, — это его земля, и он принадлежит ей. Пускай он умрет — все смертны. Там, на небе, есть кому его ждать. И ему есть к кому идти. «Только и с вами будет покончено, — думал он со злорадством. — До самой Анатолии вас погонят братушки. Всех вас!.. Милости не ждите! У самих-то у вас была она?»

— Кто дал тебе сведения?

Плеть впилась в голую спину, в глазах потемнело, голова пошла кругом.

— Говори, подлый гяур! Говори!..

«Не скажу. Знаю, что умру. Не скажу. — Дяко сжался в ожидании нового удара, а мысль его ушла назад, к тому страшному, что случилось в прошлом году и что он всегда боялся оживлять в памяти. — И с ними было так же, как со мной, — ужаснулся он. — Детушки мои... Жена моя, святая... Восстание тогда все перевернуло. А потом налетели башибузуки Тымрышлии... А я-то где был? — лихорадочно вспоминал он. Водоворот событий отшвырнул его отряд в другую сторону, а когда ночью он пробрался в село, чтобы разыскать семью, то не поверил глазам. Сотни убитых, насаженных на пики, сожженных, обезглавленных, изрубленных... — Господи, видишь ли ты все это или ты слеп? Как может человек быть кровожадней зверя, ненасытней дьявола? Неужто нет конца твоим мукам, болгарин, неужто нет им конца? Есть! — прорезало вдруг его мозг. — Он близок. Это будет и ваш конец...» Дяко поднял голову и с лютой ненавистью уставился в склонившееся над ним лицо. Нет, оно не молодое... Торчащие усы, торчащая борода, шрам между густых бровей. Злой взгляд близко поставленных глаз. Когда появился этот человек? Что-то смутно мелькнуло в сознании Дяко. Этот шрам...

— Ну, говори!

Голос хлестнул сильней плети. «А у того, что погубил моих, тоже был такой шрам?»

— Тымрышлия! — прохрипел он и, вытянув шею, в дикой ярости потянулся к нему всем телом.

— Кто? — взревел турок. Это был Джани-бей. — Врешь, свинья, что еще за Тымрышлия?

Дяко бессильно повалился на каменный пол. Больше он ничего не слышал, ничего не видел. В сознании его засело одно: шрам... Шрам! Тот ли это турок?.. Только однажды он видел его вблизи, и то когда в него целился. Промахнулся. «Какая встреча! Ох, какая встреча! А я так и не отомщу, я погибну, и от его же руки», — твердил он про себя в бессильной ярости.

«А если я вдруг накинусь на него и задушу? Или вопьюсь зубами ему в глотку? Нет, мне его не задушить, он здоровущий, как бык. Да и бритый убьет меня прежде, чем я это сделаю». Но, лихорадочно оглядев все вокруг, он обнаружил, что молодого бритого офицера нет. У фонаря стоял только горбун с плеткой. А вон и нож, которым горбун колол его. На нем кровь — выхватить этот нож и смешать свою кровь с кровью Тымрышлии!