малорослого, в мундире с маршальской нашивкой; что-то в его взгляде, твердом и повелительном, показалось Андреа знакомым.

— Говорю, паша-эфенди!

— Ты не помнишь, здесь стояла виселица, на этом месте?

Это что же он про виселицу Левского спрашивает? Кто он? Почему про нее помнит?..

— Здесь паша-эфенди, на этом месте, пять лет назад повесили...

— Знаю, — сказал молодой паша, делая нетерпеливый жест, который сразу же заставил Андреа вспомнить: Шакир-бей — тот, кто судил Левского.

Он впился взглядом в его лицо — ненавистное левантийское лицо, которое когда-то являлось ему в ночных кошмарах, но тут всадники пришпорили коней и направились к городу. Молодой паша снова ехал рядом с малорослым маршалом, продолжая что-то ему объяснять, почтительно и оживленно. Андреа смотрел на них с ненавистью, а в мозгу лихорадочно билась мысль: это судьба! Шакир-бей снова в Софии! Приехал, чтобы оборонять Софию. И мы встретились с ним именно здесь, на этом священном месте! Да, это судьба!..

Он дождался, пока они не скрылись, а потом пошел в город, направляясь к мечети Буюк. Ему необходимо было немедленно увидеть Климента.

У мечети Андреа засмотрелся на разгрузку патронов.

— Ты что здесь стоишь?

Это был голос его брата. Климент подхватил его под руку и увел подальше от мечети.

— Постой? Куда ты так заторопился?

— А ты чего ждешь? Чтобы тебя сцапал кто-нибудь из агентов Джани-бея?

— Давай ночью плеснем в подвал керосину и сунем горящую паклю. Ты прикинь, ведь там самое малое тысяч пять ящиков с патронами! — убежденно сказал Андреа, и было видно, что он уже успел обдумать этот план.

Климент невольно остановился.

— Ты забыл, что над подвалом лазарет?

— Турецкий!

— И все же лазарет, Андреа. Там более полутора тысяч человек.

— …каждый из них истреблял наш народ с того самого дня, как родился!.. Каждый из них убивал наших освободителей! И если поправится, опять станет стрелять, опять станет убивать!

— Ты прав, но я не могу. Не согласен. Гуманность мне запрещает это.

— Пять столетий... целых пять столетий эта их гуманность...

— Замолчи! Андреа, сзади нас фаэтон, слышишь?

Подскакивая по мостовой, их быстро нагонял фаэтон с жандармом на козлах. За жандармом виднелись два цилиндра, и, когда фаэтон приблизился, оказалось, что в нем Сен-Клер и доктор Грин, последний — с кожаной сумкой на коленях. Напротив них сидел капитан Амир.

Климент мгновенно надел преобразившую его маску почтительности и учтиво им поклонился. Из фаэтона ему ответили сдержанным кивком. Только Сен-Клер по своему обыкновению улыбнулся и, скользнув взглядом по Клименту, задержал его на Андреа, который с трудом скрывал свое волнение.

— Интересно, куда они сейчас направились?

— Ты не в меру подозрителен, — усмехнулся Климент. — Вероятно, везут Грина оперировать какого- нибудь пашу... Да, знаешь, я обнаружил в нашем лазарете тиф.

— Чтоб они все околели! — процедил сквозь зубы Андреа.

Слово «паша» напомнило ему о сегодняшней встрече, и он оживился.

— А ты знаешь, кого я видел только что?

И Андреа рассказал о том, что произошло у ворот Чауш-паши, в чем он и сейчас видел перст судьбы, хотя стыдился это признать.

— М-да, раз этот был генерал Шакир, правая рука Мехмеда Али, значит, Андреа, тот маленький — сам маршал. Командующий всей западной армией. Немец!

— Он немец?

— А ты разве не знаешь? Герр Карл Дитрих из Магдебурга. Бывший главнокомандующий, злейший враг нынешнего главнокомандующего Сулеймана-паши.

— Не хватает только, чтобы Сулейман оказался французом!

— Нет, он еврей.

— Полный набор! — воскликнул Андреа. — Я узнал, что прибыл еще и какой-то англичанин... Бейтер, нет, Бейкер-паша.

— Я его видел вчера, — сказал Климент.

— Из-за этого англичанина Джани-бей послал в Горубляны жандармов, — сказал он.

— Зачем он послал жандармов?

— Ты что, не слышал про пожар?

— Какой пожар?

Они подходили к Язаджийской мечети. Улица здесь расширялась, образуя небольшую площадь, кое- где затененную акациями, с которых осень уже сорвала покров. Вокруг площади беспорядочно теснились харчевни, лавчонки, где торговали бузой, кофейни, переполненные в этот обеденный час базарным людом, турецкими солдатами и болгарскими крестьянами, мобилизованными вместе со своими телегами на перевозку грузов.

Пока Андреа тихонько рассказывал брату, что узнал от Позитано и от шопов у бай Анани, Климент с волнением слушал, не выпуская, однако, из поля зрения сновавших по площади людей. Среди них было немало его знакомых и старых друзей, и надо было отвечать на приветствия.

— Смотри кто едет! — сказал Климент Андреа.

На площади показался фаэтон французского консула. Андреа лучше брата знал, кто в нем сидит. Из- за спины кучера он видел только огромную шляпу с перьями и блестящий цилиндр. Но о том, что Неда все еще находится в обществе французов, он догадался по тому, с каким интересом глазели на фаэтон мужчины из кофеен.

— Катается по городу с будущей свекровью, — сказал он. И вдруг почувствовал, что неприязнь к Неде, которая его мучила с утра, обратилась против зевак, бесцеремонно разглядывавших девушку.

— Что ж такого — она симпатичная старая дама. Немножко смешная, по нашим понятиям...

— Ты откуда ее знаешь?

— Наш лазарет ведь напротив консульства. Я видел ее вчера вечером, когда она приехала с генералом Бейкером.

Клименту захотелось добавить, что именно тогда он увидел впервые и миссис Джексон, но он сдержался, и то, что ему пришлось сделать над собой усилие, его рассердило.

— А с ними и мадемуазель Сесиль! — радостно воскликнул он, когда фаэтон подъехал ближе. Он любил дочку Леге, которую спас прошлой зимой от дифтерита.

В самом деле, между мадам Леге в огромной вычурной шляпе и бледной, несмотря на прогулку, Недой Задгорской примостилась двенадцатилетняя дочка консула. Она с любопытством рассматривала своими карими глазками людную площадь. Увидев Климента, который кланялся ей и улыбался, Сесиль вся вспыхнула, привстала и, помахав рукой, крикнула:

— Добрый день!.. Добрый день, господин доктор!

— Как вам понравилась прогулка, мадемуазель Сесиль? Добрый день, господин консул! Добрый день...

Последнее приветствие относилось к дамам, и те молча кивнули. Консул приказал кучеру остановиться. Климент подошел поближе к фаэтону, и Андреа ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Позвольте представить вас моей матери, господа! — сказал любезно Леге и назвал их имена.

После мучительной прогулки, во время которой мадам Леге убедилась, что, как она и ожидала, все в этом городе — сплошная отсталость и дикость (хотя Неда ее поразила, в чем она не хотела признаться даже самой себе), ее дальновидный сын был рад представить ей и других говорящих по-французски болгар,