встретит свою бывшую невесту. Он слышал, что ее арестовали, и вначале невольно, подобно матери, испытывал злорадное чувство. Но с той поры он всячески старался не думать о ней, хотя уже и не винил ее больше в смерти дочери.
И в чем, в сущности, мог он ее винить? В том, что она его не любит? Что любит другого? Этого безумца, чьи бессмысленные поджоги создают все более напряженное положение в городе и не исключено, что они станут причиной безмерно тяжких последствий?.. Нет, нет. Страдания заставили его
Он обходил стороной Куру-чешму и, миновав Скотный рынок, заходил в итальянское консульство — как раз в то самое время, когда Сесиль обычно брала уроки музыки у синьоры Джузеппины. Друг уже ждал его, и если существует такое выражение сочувствия, которое не причиняет боль, то именно оно читалось в глазах Витторио. В них Леге видел свое страдание. При всем этом разговор их касался всегда совершенно будничных, повседневных тем — их работы, войны, и им обоим казалось, что Сесиль находится тут же, в доме, возможно, наверху, у клавикордов Джузеппины, вот сейчас она протопочет ножками по лестнице и вбежит к ним в комнату...
И в то утро они, как обычно, сидели друг против друга в увешанном портретами и литографиями кабинете Позитано, пили кофе и разговаривали о годах молодости, о своих намерениях и планах и о том, как все изменилось. Маркиз снял со стены один из портретов — тот самый, где он изображен молодым в мундире капитана пожарной команды, — и рассказывал, каким он был тогда. Леге взглянул на часы и нахмурил брови.
— Без десяти одиннадцать. Пора идти, не то меня застанет твой визитер. Ведь Сен-Клер намеревался зайти к тебе в одиннадцать?
Леге не хотел встречаться с ним сегодня, он вообще не хотел встречаться с их друзьями.
— Можешь не торопиться. Он ведь точен, — насмешливо заметил маркиз. — И вообще, знаешь, поднимись-ка к Джузеппине! Мне очень хочется поговорить с тобой относительно наших подданных... У меня здесь сто шестнадцать человек, и некоторые из них с семьями... Я слыхал... впрочем, и ты тоже... Дело-то принимает серьезный оборот, Леандр!
— Да, да. Серьезный, очень серьезный, дружище, — задумчиво проговорил Леге, но продолжить свою мысль не успел — вошел слуга, толстый тосканец Паоло, в потертой ливрее.
— Вас спрашивают, господин маркиз! — по-итальянски сказал он тоном упрека, словно хозяин был виновен в том, что нарушили его покой.
Леге вздрогнул.
— Это Сен-Клер!
— Выражайся точнее, Паоло! Кто спрашивает, англичанин? — проворчал Позитано, водворяя на место свой портрет.
— Нет, не англичанин, господин маркиз.
— Тогда кто же, черт побери? Да скажешь ли ты наконец, кто меня спрашивает?
— Какой-то турецкий офицер, господин маркиз.
— Нет, это не Сен-Клер, — пояснил Позитано гостю. — Какой-то турецкий офицер — я его в два счета выпровожу! Правда, время прихода Сен-Клера приближается... Поднимайся, прошу тебя, наверх! — сказал он, выходя из кабинета.
В салоне — не столь большом и довольно простом по сравнению с салоном французского консульства — перед большим портретом Гарибальди, копией фрагмента известной картины, спиной к двери стоял стройный офицер в сильно поношенной зеленоватой шинели. Что-то в его фигуре показалось знакомым Позитано. И если бы его мундир не был таким вытертым и измятым, он, возможно, принял бы его за капитана Амира.
Энергичным шагом Позитано подошел к нему.
— Что вам угодно, эфенди? — спросил он по-французски, сильно сомневаясь, что турок поймет его.
Офицер обернулся. Лицо его было давно не брито. Один глаз покрывала повязка.
Но это же... Позитано не мог поверить.
— Вы?! — воскликнул он.
Это был Андреа Будинов. Сделав усилие, он заставил себя улыбнуться. Но в глубине его глаз читалась тревога и печаль. Взгляд Андреа остановился на слуге.
— Ступай, занимайся своим делом, Паоло! Ты что, никогда не видел турка? Это мой старый знакомый...
Слуга вышел.
— Вы в таком мундире? Остроумно! — продолжал Позитано.
— Это не моя заслуга. Я просто последовал примеру брата.
Андреа снял с лица повязку.
— Ее я ношу не ради удовольствия, — сказал он.
— Я так и предполагал, — заметил Позитано и посмотрел на высокие стоячие часы в углу салона.
Без пяти одиннадцать. Нет, Сен-Клер не появится раньше условленного времени — они же помешаны на своей пунктуальности. Он встретился взглядом с Андреа. А не гонятся ли за ним и не пришел ни он сюда, чтобы найти себе убежище? Вот так история! Как быть?
— Так что ж, господин Будинов, то есть господин поручик? У нас есть и турецкое имя? Где вы раздобыли эту одежду? — засыпал он Андреа вопросами, чтобы скрыть свое смущение.
— Если вам потребуется костюм для маскарада, могу дать адрес: у старьевщика, — шутливо сказал Андреа, хотя по всему было видно, что он взволнован. — Вы, конечно, можете меня выдать... — вдруг произнес он резко.
— Ну да, да... разумеется!
— Разумеется?
— Бог мой! Не будьте глупцом, Будинов! Вам нужны деньги?
— Нет, нет...
— Вас надо укрыть?
— Нет!
— Ну, тогда сдаюсь! — развел руками Позитано.
Его охватило чувство облегчения и стыда.
— Тогда говорите скорее! Потому что через несколько минут сюда явится Сен-Клер!
— Сен-Клер? — Губы Андреа искривила злая усмешка, а в глазах вспыхнула такая ярость, что у маркиза невольно вырвалось:
— Только без глупостей, Будинов... По-умному! Говорите, чего вы хотите от меня?
— Помогите одному человеку, консул! Спасите его!
— Вашего отца? По-моему, он еще не сослан...
— Мой отец... Да, я знаю. Отец мой — мужчина, сударь! Он выдержит!
— Вы относительно мадемуазель Задгорской?
— Я вас умоляю... Во имя всего того, о чем мы с вами говорили… во имя человечности, — с отчаянием в голосе воскликнул Андреа. — Заступитесь за нее... вырвите из рук этих зверей... Вы же их знаете! Знаете!
Он весь дрожал, смотрел ему прямо в глаза и настаивал так, словно пришел не просить, а требовать.
— Это трудно. Очень трудно, молодой человек. И неужели вы полагаете, что я сам не думал об этом? Все так осложнилось... Ведь то, что вы натворили... А вот теперь...
Лицо Андреа стало жестким и злым.
— Скажите прямо, что не хотите! Что боитесь! — Резким движением он снова натянул повязку — Я
