Разве его интересовала сестра Филиппа! Важно было поймать Андреа Будинова! И не только потому, что он был соучастником в шпионаже своего брата и поджигал один за другим военные склады, но главное потому — Сен-Клер был фаталистом, — что наконец оборвется непрерывная цепь неудач, которые в течение месяцев преследовали его.

— Ну что же, до свидания, Задгорский! — сказал он неожиданно и резко свернул в первую же улочку, ощутив вдруг острую потребность побыть в одиночестве.

Неда переживала мучительный нравственный кризис. Слишком много всего обрушилось на нее сразу. Ее терзала совесть, она просто изводила себя, пытаясь ответить на вопрос: честна ли ее любовь к Андреа или преступна. Она считала, что поступила дурно, что кругом виновата. Нервы ее были напряжены до предела.

Когда брат сообщил ей насчет удвоения награды и о предстоящих обысках, она выслушала, не глядя на него, будто все, что он говорил, нисколько ее не касалось.

Домашнее хозяйство ее тяготило. Она не видела в нем ничего привлекательного, но занималась им теперь с упорством, нарочно выбирала себе самую трудную и унизительную работу, истязая себя этим. В то же время она ясно сознавала, что все это бесполезно — ничто не могло заглушить ее нравственных страданий.

Заканчивая сейчас стирку и изо всех сил выжимая над корытом тяжелые мокрые простыни, она снова вела с собой тот мучительный разговор, который предшествовал ее счастливой встрече с Андреа, придавшей ей решимость сообщить консулу о своем отказе. А потом пришла ужасная весть о Сесиль. С этого часа и начались у нее угрызения совести.

Отец молчал и даже не глядел на нее. А когда она заглядывала себе в душу, ища хоть какую-то опору, перед нею вдруг вставал вопрос: почему его укрывает та женщина?.. Она многократно припоминала все подробности — задний двор, через который они шли, темный коридор, комнатушку, разговор по- французски, доносившийся до нее из-за двери, то есть все, что тогда воспринималось как во сне, — она вспомнила все это и поняла. Поняла, где она была и почему эта женщина укрывает Андреа... И это так ее потрясло, что Неда до сей поры никак не могла опомниться.

Она всегда старалась не думать о прошлом Андреа. Говорила себе: ведь он мужчина. Да и себя оправдывала за мимолетные, безобидные поцелуи Хайни и Фрицла и за не такие уж безобидные поцелуи Леге. Но вот она осязаемо столкнулась с этим очень близким прошлым; оно внушало ей отвращение, но самым гнусным ей показалось то, что она сама готова была отдаться Андреа в той самой комнате, на той же самой постели... Несмотря на испытываемое унижение, она даже и это простила бы ему, если б ее не мумии вопрос: а что происходит там сейчас? Там, в той комнате, куда он постоянно приходит, с той женщиной, на той постели... И это как раз тогда, когда она сама причинила столько горя другому... И возможно, невольно, из-за какого-то фатального стечения обстоятельств послужила причиной гибели... Нет, она не хотела думать... Не надо вспоминать про Сесиль. Но каждый раз ее мысль возвращалась к ее маленькой подружке, и она, вся в слезах, с ненавистью думала об Андреа и о себе самой... Ей хотелось расспросить, как все произошло с девочкой, чтобы знать, чтобы увериться... В чем увериться? Отец упорно молчит, от брата тоже ничего не добьешься, а миссис Джексон знает только самый факт. Но Неде казалось, что она найдет успокоение, как только узнает все подробности этого ужасного происшествия.

Но и это было не самое страшное. Самым страшным было то, что сразу же после рождественских праздников, то есть через каких-то десять дней, брат намеревался увезти ее через Константинополь в Вену, и она должна была оставаться там до конца войны, а возможно, там ее еще насильно выдадут замуж. Да, все было так сложно, так все переплелось, что она не видела никакого просвета.

Неда сложила выстиранное белье в корзину и отправилась развешивать его. Ее остановила Тодорана.

— Не выходи, душенька! Ты же вспотела, еще заболеешь.

— Умереть бы мне лучше, — сказала Неда.

— Ох, слышала бы эти слова твоя матушка, упокой господи ее душу.

Старая служанка выхватила из рук Неды корзину и вышла во двор. Вот кто единственный во всем доме сочувствует ей! Только этой простодушной женщине может она довериться... Умереть!.. Да, это, может быть, самое лучшее в ее положении. А что, если в самом деле ей простудиться и умереть? По привычке она стала искать в памяти героиню, которая страдала так же, как она, и точно так же, не найдя другого выхода, ушла из жизни. Она опять погрузилась в мир книг, перебрала их одну за другой, пока не поняла вдруг, что все там далекое и чужое — и любовь, и смерть, что в жизни все не так, и она не должна предаваться отчаянию и что вопреки всему она не может не помочь Андреа, потому что никогда еще ему не угрожала более страшная опасность.

Но как его предупредить? Может, послать Тодорану? Она была доверчивой и неосторожной, когда дело касалось ее самой, но сейчас речь шла о жизни Андреа... «Только я могу... нет, никто другой, никто! Выберу момент, когда Филипп будет чем-нибудь занят... А он сегодня какой-то странный... Все время сидит в своей комнате. Спущу через окно вниз свое старое пальто и шаль... Незаметно выскользну, и пускай тогда меня догоняет! — Но как она вернется обратно? На минуту ее охватил страх, она вспомнила, как ее встретили в прошлый раз... — Снова будут бить, снова будет крик, проклятия, брань. Ладно, будь что будет! Если они захотят, пускай меня выгонят, убьют... Ведь они меня все равно убивают, отправляя в Вену... Они же меня отдадут кому-нибудь в жены, словно невольницу какую...»

Она поднялась по лестнице, вошла в свою комнату — поскольку Андреа уже не было, ей снова позволили вернуться в ее комнату. А зачем, зачем ей возвращаться? «Кто у меня тут еще есть?» Нет, она останется с Андреа... Но не в том мерзком заведении — нет, он и сам не хочет оставаться там, она это чувствует! Они убегут вдвоем. К русским или куда-нибудь еще... Только бы выбраться из города. Тогда со всеми ее муками будет покончено.

С непостижимой быстротой она надела на себя дорожный костюм, засунула в сумку немного белья, полотенца, две-три драгоценности, которые могут пригодиться им, уложила свой дневничок, фотографию матери, его письмо, осторожно отворила окно и выглянула наружу. Тодорана развешивала на заднем дворе белье. На дворе соседей мать Андреа колола дрова, а маленький Славейко помогал ей собирать их. А прежде в доме у них было полно мужчин... Что, если подойти к ней? Сказать ей?.. Неде так хотелось сделать это. Она знала, что успокоит старую женщину. Но ей стало почему-то стыдно, она почувствовала себя виноватой, испугалась. Она спустила вниз пальто, шаль, сумку. Теперь уже возврата нет. Быстро закрыла окно, приготовила деньги для извозчика и осторожно приоткрыла дверь своей комнаты. Брата на галерее уже не было. Зашел к Маргарет? Она стала спускаться, дрожа всем телом и прислушиваясь. Какая она трусиха! Хорошо, что Филипп закрыл дверь в коридорчик. Большая неосторожность с его стороны!

Она пробежала по галерее, вышла во двор и, надев пальто и повязавшись шалью, прошмыгнула к воротам. Как только они очутилась вне дома, словно огромный груз свалился с ее груди. «Кончено! Кончено! Начинаю другую жизнь, новую жизнь… Андреа», — лихорадочно думала она, торопливо шагая к месту, где обычно стояли извозчики, то и дело оборачивалась. Не обнаружил ли Филипп ее бегства? Не кинулся ли вслед за нею?

Единственный фаэтон был уже занят, но, на ее счастье, вблизи стояли крытые двуколки. Она взобралась на первую же из них.

— Куда? — спросил возница, симпатичный старик с замедленными, левыми движениями.

— Поезжайте... — (нет, нельзя говорить!) — Поезжайте к церкви, потом я вам скажу, куда дальше.

Она снова обернулась, чтобы посмотреть, не появился ли брат. Брата не было видно, но из кофейни Данчо выскочили двое мужчин и кинулись к фаэтону. Она бы не обратила на них внимания, если бы один из них не указал кучеру на нее — и было ли это случайностью или нет, она не знала, но, обернувшись через минуту назад, она снова увидела этот же самый фаэтон. Он ехал за ними. Они поняла, что сидевшие в нем мужчины следят за нею. Кто они, эти люди? Почему они неотступно следуют за нею?.. Она сказала вознице,