Словно выдохшийся марафонец, наш длинный состав, ухая, шипя и громыхая, все же пришел к финишной черте где-то в середине огромной товарной станции.

Солнце уже скрылось за высокими домами, когда мы, подхватив немудреные вещички, распростились наконец-то с душным товарным вагоном. В этот весенний вечер здесь было жарче, чем в самое летнее московское пекло… Город лениво раскинулся под малиновым закатом неба, отдаленно слышались гудки и скрежет поездов, виднелись очертания портальных подъемных кранов, расставивших свои немыслимые ноги вдоль цепочки железнодорожных вагонов.

Мы пошли узеньким коридором между сотнями контейнеров, сгруженных на пристани, потом повернули куда-то и оказались возле огромного океанского контейнеровоза, пришвартовавшегося к самой кромке пирса. В отдалении в сгущающихся сумерках мелькали белые рубашки таможенников. Вооруженные и настороженные, они стерегли входы и выходы на пристани и стояли по всему периметру этой секции морского грузового порта. На высоком ограждении через определенные промежутки развешаны были предупреждения: «ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА. ПОСТОРОННИМ ПРОХОД ВОСПРЕЩЕН».

— Тут ментов видимо-невидимо, — шепнула Скот-то. — Вот попали.

— Думаете, таможенники или чиновники из управления по экономическим вопросам допустят нас до нашего контейнера?

— Как же, допустят. Прежде чем мы что-то сделаем, они тут такое развернут…

— Эй! Эй, стоять на месте!

Мы замерли, повернулись и увидели таможенника, который направил на нас луч карманного фонарика и уже нацелил свой пистолет. Я думал, что Скотто тряхнет документами, но вместо этого она подняла руки вверх и тихо сказала:

— Прикуси язык и делай все, как я велю.

Таможенник поставил нас лицом к ближайшему контейнеру, приказал прижать ладони к его гофрированной стенке и широко расставить ноги, затем сунул в карман фонарик, вынул портативное радио и вызвал подмогу.

Я не успел опомниться и все думал, что же предпримет Скотто, а со стороны пирса на большой скорости к нам уже мчалась автомашина с включенными фарами. И вот рядом со скрипом затормозил серенький микроавтобус, из него выскочили еще трое таможенников, один в чине сержанта, и быстро обыскали нас. Отобрали пистолет у Скотто и передали сержанту с многозначительной ухмылкой.

— У меня есть удостоверение личности и разрешение на его ношение, сержант, — сказала Скотто напряженным шепотом. — Оно в правом кармане куртки.

Сержант осветил фонариком лицо Скотто, затем достал и осторожно развернул ее удостоверение. В свете фонарика блеснул жетон.

— А-а, так вы, оказывается, из министерства финансов?

Скотто слегка кивнула.

— Да, но я не намерена афишировать свою принадлежность к этому ведомству. Понимаете?

— Слушаю вас, — ответил сержант с вызовом в голосе.

— Мы участвуем в операции по пресечению отмывания денег. На тот случай, если те, кто намерен отмывать их, следят сейчас, сделайте вид, что вы изловили тут морячка с какой-то портовой шлюхой. Договорились?

— Сомнительно. Не клюнут они на эту уловку. Место охраняется так, что тут и муха не пролетит.

— В следующий раз мы не забудем постучаться. Я предпочла бы большую безопасность, чем пустой разговор.

Сержант слегка покраснел и дал знак своим ребятам. Те подскочили и, бесцеремонно надев на нас наручники, затолкали в автобус. Здание таможенной службы находилось в дальнем конце грузового порта. Когда нас ввели туда и сняли наручники, мы оказались в тесной комнатушке, обставленной такой обшарпанной мебелью, что по сравнению с ней обстановка офиса СБФинП выглядела антикварной. Табличка на двери гласила: «НАЧАЛЬНИК СМЕНЫ».

Старший таможенный инспектор был круглолицым мужчиной средних лет, с капитанскими нашивками на погонах, с торчащими, как у кота, усами под широким носом. Пожалуй, они были еще жестче, чем волосы на голове. Звали его, согласно надписи на табличке, мистер Агюилер. Он по-петушиному откинулся на спинку стула и смотрел на нас с каким-то озадаченным видом.

— Правильно ли я понимаю, — сказал он, тщательно рассматривая наши документы, что вот этот тип — русский журналист и вы работаете вместе с ним.

— Слишком долго рассказывать, — стала объяснять Скотто. — Он предоставил нам некоторые ключевые сведения, а мы решили отплатить добром за добро…

— Так журналист, говорите? — перебил ее Агюилер, совершенно сбитый с толку. — Журналист предоставил нам важные сведения?

— Именно так. Мы о них не знали.

— Она имеет в виду, что мы работаем вместе, бок о бок.

— Я имею в виду, что вы к нам примазались, — поправила меня Скотто. — А это, как говорится, две большие разницы.

— А вот мне это вообще без разницы, — сердито выпалил Агюилер. — Не желаю иметь никаких дел с журналистами.

Тут уж я не мог смолчать и поинтересовался:

— У вас с ними случались какие-то проблемы, инспектор?

— Да не проблемы, а рубцы на теле остаются. Каждый раз, когда я разговариваю с вашей братией, меня как кипятком ошпаривают. Все вы горазды врать, и ложь называете правдой, разбавляете вранье правдой, а сами чуть что — и в бега.

— Но только не я. Предпочитаю удирать на самолете.

Скотто лишь кратко кивнула, подтверждая мои слова. Затем вернулась к делу и кратко проинформировала Агюилера о перипетиях с контейнером № 95824.

— Два миллиарда! И все наличными! — Глаза его засверкали, как светильники на станциях московского метро. — Вот это улов! Да мы с радостью все перепроверим, задержим, вообще сделаем все, что пожелаете.

— Весьма признательна за предложение, инспектор, но не могу подставлять вас в этой жестокой игре, — кротко ответила она. — Мне нельзя ошибаться. Вам это дело славы не прибавит, мы же больше