— Пожалуйста, не надо, — запротестовала она. — У меня и без того достаточно горя. Меня интересуют папины награды. И ничего больше.
— На рынке их не продавали.
Она замолчала, держа книги в руках и глядя на меня с надеждой и в то же время с неверием в глазах.
— Значит ли это, что вы нашли ордена и медали?
— Нет. Это значит, что я уже тогда был прав. На черном рынке они не выплывали. И никогда не появятся.
— Почему не появятся? Для чего же тогда надо было их воровать?
— Чтобы представить убийство вашего отца как простой грабеж.
— Это что, новые домыслы? — возмутилась она и в сердцах бросила книги на пол. — Или у вас появились доказательства, что он был замешан в этом… как его… скандале, о котором вы упомянули?
— Нет, доказательств у меня пока нет. Но я готов спорить на что угодно, что он был замешан. Другое дело, на чьей стороне он находился.
— А что вы сами думаете, товарищ Катков?
— Что ваш отец либо урывал куски у государства, либо собирался разоблачить того, кто крал.
— Уверяю вас, скорее всего, второе.
— Это пусть милиция решает.
— Тогда, стало быть, больше и говорить нам не о чем, — заключила она и принялась разбирать и складывать книги и бумаги.
— И по-моему, не о чем, — ответил я, хитро подморгнув детям, которые не поняли, о чем разговаривает мама с незнакомцем, и на всякий случай стояли подальше в сторонке.
Уже уходя, я заметил на полу около письменного стола портфель. Точь-в-точь такой же, какой взял тогда Шевченко, чтобы унести к себе на службу документы Воронцова. У меня даже сердце забилось — а вдруг в нем что-то есть?
— Это что, милиция вернула портфель вашего отца?
— Да, когда я забирала его вещи.
— А вы открывали его?
Она лишь мотнула головой — нет, мол.
— Не возражаете, если я взгляну?
Таня внимательно посмотрела на меня, решая, как быть, а потом пожала плечами — делай, дескать, что хочешь.
Поставив портфель на стол и открыв его, я увидел толстый конверт из желтой плотной бумаги, в которых милиция обычно хранит вещдоки. В конверте лежали часы, бумажник, обручальное кольцо, деньги, монеты, чековая книжка, ключи, карандаши и авторучки, пачка сигарет, книжка в мягкой обложке и какие- то деловые письма — все, кроме нужных мне документов.
Затем я стал внимательно осматривать сам портфель. Отделения и карманчики оказались пустыми, ничего не было и в кожаных ячейках для авторучек. Но вместе с тем одна из них на ощупь была вроде твердой, словно в ней остался колпачок от шариковой ручки. Я запустил палец до самого дна и попытался вытащить колпачок. Сперва он не поддавался, но вот я подковырнул его и он вылетел из ячейки, словно маленький снаряд. Вылетел и покатился по лаковому паркету.
Детишки весело защебетали, засмеялись и бросились к нему. Мальчуган оттолкнул сестренку локтем, схватил предмет и подал мне.
Это не был колпачок от шариковой ручки — это была зажигалка, газовая зажигалка с эмблемой клуба «Парадиз».
17
Шевченко сидел за столом, обхватив ладонями чашку с чаем, и внимательно смотрел на зажигалку. Из кастрюльки на электрической плитке под окном поднимался пар. Было так холодно, что капельки воды, сгущаясь на стекле, замерзали, не достигнув подоконника.
— Она действительно была в его портфеле? — задумчиво спросил он. — Я же приказал своему сотруднику тщательно осмотреть портфель.
— Зажигалку нелегко было заметить, не придирайтесь к нему.
— Нечего оправдывать его промахи, — отрезал Шевченко, — как по-вашему, о чем может рассказать эта зажигалка?
— О том, что в тот вечер, когда его убили, Воронцов не встречался со старыми друзьями. Он сидел…
— Да, не был, — перебил меня Шевченко и самоуверенно поджал губы. — Несколько закадычных приятелей подтвердили, что он не встречался с ними уже несколько месяцев.
— Они говорят правду. Не знаю почему, но мне вдруг подумалось, что вместо этих встреч он ходил в клуб «Парадиз».
Шевченко насупился и взял со стола зажигалку.
— Значит, так думаете? Этот клуб известен, как место встречи ярых сторонников свободного рынка. Аппаратчики шастают туда на переговоры с западными бизнесменами, которые еще поят и кормят их за свой счет.
— А клубом заправляет мафия.
— Да, не только этим — и всеми другими клубами тоже. Но я не вижу, что это меняет в расследовании.
— Стало быть, Воронцов не говорил своей дочери, где он проводил время. Но почему?
— Потому что не хотел доводить до ее сведения, что он пьет дорогое шампанское и любуется на голых танцовщиц. Не исключено, что он, может, даже трахал какую-нибудь из них.
— Сомневаюсь, чтобы она знала о его махинациях со строительством нефтепровода, с отмыванием грязных денег.
Шевченко откинулся на спинку стула и искоса посматривал на меня.
— Не сомневаюсь, что эту малозначащую подробность вы раздобыли из личных сомнительных источников.
— Не малозначащую, а многозначащую, да будет вам известно, — парировал я, заранее зная, что за сим последует.
— Что и говорить, агент Скотто — женщина броская, — заметил он с легкой ухмылкой. — Вчера днем она заходила ко мне и кое-что рассказала о жульничествах с нефтепроводом. Она также упомянула, что сотрудники ее ведомства перехватили ваш очерк, когда его передавало информационное агентство.
— А чем вы ей ответили в порядке обмена информацией?
Отвинтив пробку с фляжки, он подлил в чашку с чаем немного водки.
— Почему вы вдруг решили, будто я ей что-то рассказывал?
— А помните, вы говорили, что вам надо еще над чем-то поработать?
— Я говорил, что нового ничего нет.
— Да ладно вам. Она бы не пришла сюда просто так.
— Верно, — нехотя процедил он после некоторого раздумья. — Возможно, нет ничего особенного. Но один из торговцев наградами, когда его раскололи, навел нас на одну обувную фабрику в Зюзино, которая после приватизации стала довольно-таки прибыльной. — Он помолчал немного, а потом добавил с сарказмом: — Уверен, вам, как адвокату свободного рынка, известно, как проворачиваются подобные дела.
— Разумеется, известно, и я буду рад разъяснить вам, — отрезал я, подделываясь под его тон. — Дирекция предприятия, чтобы выставить его на торги, доводит производство, что называется, до ручки и
