проанализировать. Любая теле- или радиостанция может быть отключена от эфира посредством мощного удара, случайно перебившего микроволновый или силовой кабель. И так далее.

Многие представители аристократических социальных классов прежних времен сталкивались с «помощью» служанок, садовников и другой обслуги: тут разбита ваза, там из строптивых рук выскальзывает редкостная фамильная ценность…

— Скажи, Растус Браун, зачем ты это сделал?

— Эх-ма, забыл я это самое, значит…

И никакого спасения тут не было. Ни для богатого домовладельца, ни для неугодного режиму политического писателя, ни для небольшого нового государства, потрясающего своим кулачком перед носом США или СССР..

Как-то жена одного американского посла в Гватемале публично похвасталась, что ее «боевитый» супруг сбросил левое правительство этого маленького государства. После этого внезапного переворота посол, сделав свое дело, был переведен в маленькое азиатское государство. Там, находясь за рулем спортивной машины, он вдруг обнаружил, что прямо перед ним откатил от обочины медленный сеновоз. Мгновение спустя от посла остались только давленые кусочки. Не помогли ему ни «боевитость», ни находившаяся в его распоряжении целая неофициальная армия ЦРУ. А безутешная вдова не написала о нем возвышенных стихов.

— Моя что сделать? — спросил, надо думать, хозяин грузовика у местных властей. — Как, миста? Моя это самое, значит…

Тут Арктур припомнил свою бывшую жену. В то время он работал разведчиком в страховой компании («Так, говорите, ваши соседи по коридору много пьют?»), и она возражала, чтобы он поздно вечером писал свои отчеты. Вместо этого Арктур должен был восторгаться одним ее видом. К концу их совместной жизни она насобачилась во время его праведных вечерних трудов выкидывать самые разные фокусы. Например, обжигалась, закуривая сигарету, засоряла себе чем-нибудь глаз, подметала в его кабинете или без конца искала возле его пишущей машинки какую-нибудь маленькую фигулечку. Поначалу Арктур возмущенно прекращал работу и уступал, восторгаясь одним ее видом, но затем треснулся головой об шкаф и нашел лучшее решение.

— Если они убьют наших животных, — говорил тем временем Лакман, — я их бомбой подорву. Я их всех достану. Найму профессионалов из Лос-Анджелеса, вроде банды «Пантер».

— Они не станут, — отозвался Баррис. — Какой смысл вредить животным? Животные ничего не сделали.

— А я сделал? — спросил Арктур.

— Очевидно, они считают, что сделал, — ответил Баррис.

— «Если б я знала, что он безвредный, я бы сама его убила», — процитировал Лакман. — Помните?

— Но она была цивилкой, — сказал Баррис. — Эта девушка никогда не закидывалась, и у нее была куча бабок. Помните ее квартиру? Богатому никогда не понять ценности жизни. Это совсем другое. Помнишь Тельму Корнфорд, Боб? Низенькую такую девчушку с могучими буферами? Лифчика она никогда не носила, и мы обычно просто сидели и таращились на ее соски. Она зашла к нам в дом, чтобы мы убили ей того москитного хищника. А когда мы объяснили…

Сидя за рулем медленно движущейся машины, Боб Арктур забыл про теоретические материи и снова прокрутил в голове тот случай, который произвел на всех них неизгладимое впечатление. Изящная, аппетитная Цивилка в свитере с горлом, брюках клеш, с соблазнительно покачивающимися буферами хотела, чтобы они убили громадную безвредную сикараху, которая вообще-то приносила пользу, уничтожая москитов, — и это в тот год, когда в Оранжевом округе ожидалась эпидемия энцефалита. После того как они посмотрели на страшного зверя и объяснили девушке, что к чему, она произнесла фразу, которая стала для них чем-то вроде пародийного девиза, пугающего и презренного:

Эта фраза была (и осталась) для них квинтэссенцией того, что все они ненавидели в своих врагах- цивилах — если считать цивилов врагами. По крайней мере, хорошо образованная, обладавшая едва ли не всеми материальными благами персона по имени Тельма Корнфорд стала врагом в то самое мгновение, как это произнесла. К полной растерянности девушки, все они тут же высыпали из ее прекрасно обставленной квартиры, направляясь в свой загаженный дом. Пропасть между их миром и ее проявилась во всей своей непреодолимости — и никуда не делась, сколько бы они ни рассуждали насчет того, как неплохо было бы эту самую Тельму трахнуть. Ее сердце, размышлял Боб Арктур, было пустой кухней: кафель на полу, водопроводные трубы, сушилка с истертым поддоном и один бесхозный стакан на краю раковины, до которого никому не было дела.

Как-то раз, еще до того, как он погрузился исключительно в работу тайного агента, Арктуру довелось брать страховой взнос у пары относящихся к высшим слоям общества, процветающих цивилов, у которых за время их отсутствия вынесли чуть ли не все барахло — очевидно, торчки. В те времена подобные люди еще проживали в районах, где бродячие воровские кодлы перли все, что не приколочено. Профессиональные кодлы, один из членов которых обязательно стоял на стреме километрах в двух дальше по улице, наблюдая, не вернутся ли жертвы. Арктур вспомнил, как тот мужчина и его жена хором говорили; «Люди, которые взламывают ваш дом и забирают ваш цветной телевизор, из той же породы преступников, что убивают животных или портят бесценные произведения искусства». Нет, отозвался тогда Боб Арктур, прервав ненадолго регистрацию их вклада, почему вы так считаете? Как раз наркозависимые, по крайней мере из его опыта, редко вредили животным. Он был свидетелем тому, как торчки долго кормили и ухаживали за ранеными животными, тогда как цивилы скорее всего дали бы этих животных «усыпить». Таков был цивильный термин, а также давнишний термин мафии для убийства. Однажды Арктур помогал двум совершенно выпавшим торчкам в тяжком и печальном процессе вызволения застрявшей в разбитом окне кошки. Торчки, едва ли способные видеть и понимать что-то еще, битый час ловко и терпеливо трудились, пока кошка наконец не оказалась на свободе и, слегка кровоточа, спокойно устроилась у них на руках. Кровоточили, впрочем, все они — и кошка, и наркоманы — один тип в доме вместе с Арктуром, другой снаружи, где из окна торчали жопа и хвост. В конечном счете кошка освободилась без серьезных ран, а потом они ее покормили. Торчки понятия не имели, чья это кошка. Очевидно, она проголодалась и через их разбитое окно почуяла запах пищи — и, в конце концов, не сумев привлечь их внимание, попыталась туда запрыгнуть. Торчки в упор не замечали кошку, пока та не начала вопить, а уж тогда они ради нее забыли на время разные свои глючные номера и фантазии.

Насчет «бесценных произведений искусства» Арктур не был слишком уверен, потому как не вполне понимал, что сие означает. Во время вьетнамской войны в Май-Лай четыреста пятьдесят бесценных произведений искусства были подчистую уничтожены по приказу ЦРУ — бесценные произведения искусства плюс рогатый скот, куры с цыплятами и прочие животные, не внесенные в список. Когда Арктур об этом задумывался, он всегда становился малость дурканутым, и ему уже было сложно рассуждать по поводу музейных полотен и тому подобного.

— Как вы думаете, — произнес он, старательно ведя машину, — когда мы умрем и в Судный День предстанем перед Богом, наши грехи будут перечисляться в хронологическом порядке или в порядке их тяжести? А если в порядке их тяжести, то в восходящем или нисходящем? Или по алфавиту? Просто мне неохота, чтобы, когда я в возрасте восьмидесяти шести лет загнусь, Бог начал мне бух-теть: «Стало быть, ты тот самый пацан, что в 1962 году стырил три бутылки из грузовика с кока-колой, когда тот припарковался у универсама 7-11, и тебе придется в темпе все это объяснить».

— Думаю, там будут перекрестные ссылки, — сказал Лакман. — И Бог не будет тебе ничего бухтеть. Ему что, больше заняться нечем? Тебе просто дадут компьютерную распечатку, где будет вся длинная колонка уже просуммированных грехов.

— Грех, — хихикая, заметил Баррис, — это жидовско-христианский миф, давно устаревший.

— Может статься, — прорычал Арктур, — все твои грехи соберут в одну большую бочку для солений… — тут он обернулся, чтобы сверкнуть глазами на антисемита Барриса, — бочку для кошерных солений. А потом просто поднимут ее и внезапно выплеснут все содержимое тебе в морду. И ты будешь