— Вот что, — сказал Рабинович твердо. — Труп сейчас у тебя? Давай его сюда. У меня все-таки судебно-медицинская экспертиза.

— Надо подумать. А то напополам?

— Тебе-то он на кой хер сдался теперь?

— Доказательства!

— Ах да! Ты же собираешься всему миру объяснить, какой ты хороший русский…

— Я что-то не то сказал? — насторожился Рашен.

— Да нет… Эх, чтоб меня! Ладно, ты вот что… Отпили от этого урода кусок поаппетитнее, и я сам за ним приеду. Где-то, бля, через полчасика.

— А как же саперы? — ехидно спросил Рашен.

— Задолбал, — ответил Рабинович и отключился.

Когда вице-адмирал Рабинович, навьюченный кофром с деталями организма капитана Мейера, покинул борт «Тушканчика», к Рашену зашел старпом.

— Он самогонку взял? — деловито спросил Боровский.

— Нет, — помотал головой Рашен, задумчиво разглядывая свои ногти.

— Тогда отдайте, — потребовал Боровский. — Я тут, пока суд да дело, с его ребятами договорился насчет батарей к «Маузерам». А то у нас некомплект. Сто десять стволов рабочие, а еще десяток заряд не держит.

— На! — сказал Рашен брезгливо, пинком выдвигая канистру из-под стола.

— Спасибо, — Боровский исчез за дверью, с кем-то там переговорил и тут же вернулся.

— А еще говорят, что копы взяток не берут, — заметил он.

— Это хорошие копы, — хмуро сказал Рашен. — Они нам помочь хотят.

— Ага, как же. Конечно, это совершенно не мое дело…

— Задолбал.

— Фу, патрон! Всего-то полчаса с Бобби поговорили и уже выражаетесь, как потомственный Рабинович.

— Извини, вырвалось. Но ты меня достал этой своей присказкой. А у Бобби и правда тяжелый случай. Я еще с училища помню: минуту с ним поболтаешь, а потом матюги так из тебя и сыпятся. И чего он такой?

— На улице вырос, — объяснил Боровский. — Вы это, драйвер… Типа не обольщайтесь. Не помочь они нам хотят. Они группой F свою задницу от чужих прикрывают.

— Это точно, — вздохнул Рашен. — И знаешь, Жан-Поль, я из разговора с Бобби вынес одну вещь. Он на самом деле чужих боится. До ужаса боится. Он на все готов, лишь бы его от них защитили.

— Они, может, еще и не придут…

— А он уже готов. Большая редкость в наши дни, чтобы человек принимал чужих всерьез. Кто их сейчас боится? Тот, у кого достаточно информации. Армейская разведка, да и то не вся. Ну мы с тобой. А больше ведь никто. И вдруг — целый вице-адмирал полиции! Командир единственной полноценной эскадры в их ведомстве. Интересно, а, Жан-Поль?.

— Интересно, — кивнул Боровский, присаживаясь на край стола. — Так чего он вам сказал? Так и сказал, что боится?

— Нет. Как раз этого он не говорил.

— А чего же ему надо?

— Ему надо, чтобы мы пошли на Землю и устроили там государственный переворот.

— Чего-о? — изумился Боровский.

— Понимаю твою реакцию, — улыбнулся Рашен. — Она ничем не отличается от моей.

— Ни хрена себе — полицейский! — высказался старпом.

— Очень даже полицейский. Наш Бобби, оказывается, человек с идеями. Ему опостылел народный капитализм. Он считает, что на самом деле это диктатура. И знаешь, он во многом прав. Когда вся планета становится одной большой фирмой…

— Если бы меня спросили… — привычно начал Боровский, поймал укоризненный взгляд Рашена и перешел к сути: — Я, может, и безыдейный тип, но мне тоже кажется, что Бобби прав.

— М-да? — хмыкнул Рашен, задумчиво кривя бровь.

— Там же все делается не для блага народа, а для блага компаний. Почему мы воевали с колониями? Это фирмы защищали сырьевую базу. И какую! Сперматозоиды и яйцеклетки! Казалось бы, отпусти красножопых на волю — и покупай у них материал сколько влезет. Ан нет, все хотят даром! Задарма людей побольше наплодить, чтобы было, кому горбатиться! А система кредитования? Каждый от рождения уже по уши в долгах! Хотя его-то уверяют, что это ему только на пользу… Вы сами подумайте! Нехорошо у нас на Земле. Во всяком случае, мне так кажется.

— А кому так не кажется? — спросил Рашен.

— Тем кто доволен. И тем, кому наплевать. Ну и дуракам еще.

— Это восемьдесят процентов землян, Жан-Поль. Если не девяносто.

— Сейчас меньше, драйвер. Гораздо меньше. Очень многие задаются вопросом, почему это Венера и Марс решили не копировать земную схему, а провозгласили республики.

— Куцые у них республики. Недалеко от нас ушли.

— Ну, шеф, им пока что жрать особо нечего. Тут поневоле задумаешься, какое правление самое рациональное. Но в принципе… Рано или поздно там будет настоящая демократия. А что касается землян, так нужно просто как следует покопаться в Сети. И все станет ясно насчет их мнения. Шеф, мы же военные! Мы живем в своем крошечном мирке, отгородившись ото всех, и чем больше нас пинают, тем плотнее мы закрываем ворота. Мы просто ничего толком не знаем о нормальной жизни!

— Думаешь, там, внизу, нормальная жизнь? — спросил Рашен. — Сомневаюсь. Если там все ОК, откуда такой громадный конкурс в десант?..

— Вот именно! — воскликнул Боровский.

Рашен тяжело вздохнул.

— Не по душе мне все это, — признался он. — Ох не по душе!

— Это от того, что вы русский, драйвер. Вам положено.

— Что мне положено, ты, антрополог хренов?!

— Ого, какие слова! Вам положено, чтобы все на свете было не по душе, вот что вам положено.

Рашен задрал глаза к потолку и медленно пробормотал себе под нос какие-то русские слова.

— И нечего ругаться, — сказал Боровский примирительно. — Может, выпить хотите? Я знаю, у вас, у русских, серьезные решения только со стаканом принимаются.

Рашен покосился на старпома и агрессивно выпятил челюсть.

— Ты меня разозлить хочешь, да? — спросил он.

— Очень, — честно сказал Боровский. — Шеф, как я рад, что Бобби начал этот разговор!

— Скорее этот еврейский заговор. Чего тебе надо, Жан-Поль? Чтобы группа F огнем и мечом привела человечество к счастью?

— Очень даже может быть.

— Твой Рабинович пообещал нам месяц.

— Почему это он мой Рабинович? Он такой же мой, как и ваш. Что значит — пообещал месяц?

— Если группа F не добьется реабилитации мирным путем и нам придется доказывать свою правоту силой, Бобби целый месяц будет ползти от Пояса к Земле. Если увидит, что наша берет, еще притормозит. А если… Ну ты понял. Все равно у нас будет месяц, и мы сможем уйти на Венеру.

— А сыграть на нашей стороне?

— Это для него слишком. И потом, ему надо беречь силы. Если нас разобьют, драться с чужими будет он.

— Хороший коп, — признал Боровский.

— А я что говорю? Конечно, хороший. Только ругается через два слова на третье.

— Ну мы им дадим копоти! — воинственно заявил Боровский. — Уж за месяц-то…

— Я не уверен, что мне этого хочется, — сказал Рашен.

— Вам захочется, — пообещал Боровский. — Вы, главное, почаще думайте о том, что у вас на родине диктатура олигархического капитализма.

— У меня на родине одни развалины, Жан-Поль, — сказал Рашен, и в голосе его вдруг зазвенела тоска. — От моей родины остался только пепел. Мы заслонили вас собой, и нас больше нет.

— А как же Франция? — напомнил Боровский. — Вы же коренной парижанин, шеф. А Канада, а наш Ванкувер? Да ну вас, честное слово…

— Да, Ванкувер… — вздохнул Рашен. — Сколько там зелени, помнишь? Фантастика. А я, между прочим, видел однажды настоящего дикого оленя. Ездил с семьей на экскурсию. Игорю было лет пять, Ольга… Тьфу!

— Вы ведь так с ней и не поженились? — осторожно спросил Боровский.

— Я же военный астронавт, — сказал Рашен горько. — Сегодня мужик, а завтра труп. В порыве любви она на многое была готова, тем более что в кои-то веки встретились два здоровых русских человека. А потом оказалось, рожать она хочет, а замуж — ни в какую. Знаешь, в общем-то, я был не против. Я ее понимал. Нормальные условия для воспитания ребенка, чтобы деньги, чтобы отец всегда рядом… Только вот Игорю достался чересчур богатый отчим. Вырастил взбалмошного капризного мальчишку.

— Это вы ему простить не можете, что от вас отрекся, — сказал Боровский. — А знаете, почему он так поступил? Я скажу. Ему, как и многим, очень не нравятся порядки на Земле. На Земле, которая убивает тысячи колонистов только за то, что они хотят жить по справедливости.

— Ишь ты, как завернул! — восхитился Рашен.

— По-моему, убедительно, — скромно заметил Боровский.

— Mudak ты, Жан-Поль, — сказал Рашен.

— Сами вы мудак.

— Ты неправильно переводишь. Русский mudak и английский мудак — совсем разные вещи. По смыслу близко, а интонация другая. То, что ты сказал, по-русски будет hui. Это всего- навсего член, причем в очень грубом варианте. А вот mudak… — Рашен мечтательно закатил глаза. — Хороший был у нас язык, Жан-Поль. Глубокий. Богатый. Красивый. Был да сплыл.

— Не нравится мне ваше настроение, драйвер.

— Мне тоже, Жан-Поль.

— Неужели вам не надоело плясать под чью-то дудку? Неужели, если мы придем на Землю и нас там реабилитируют, вы им все простите? Эту жуткую подставу, что — забудете?!