— Вот вам почти ротанговая мебель, — объявил он. — Когда станете устраивать пикники по дороге, будет на чем сидеть. А то усядетесь ненароком на корни дьяволоха, а он возьмет да и прорастет аккурат сквозь то, чем вы на него сядете.

— Хорошо бы раздобыть немного иголок и ниток, а еще вязальные спицы, — сказала Сандре ее старинная приятельница, казначея мать Евдокия. — Сестры приспособились вязать платки из козьего пуха на деревянных спицах, но на стальных мы мог ли бы связать больным детишкам пуховые свитера и рейтузы: козий пух лечит кости и суставы.

— Я обязательно поищу спицы в дедушкином тайнике, мать Евдокия, — пообещала Сандра.

К дому Бенси все тянулись и тянулись люди, жители Долины несли подарки для обитателей Бабушкиного приюта. Мать Анна, монастырская иконописица, принесла большую икону. На ней написана была преподобномученица Великая княгиня Елизавета Федоровна и ее житие.

— Иконы преподобномученицы Елизаветы Федоровны нет в хранилище вашего дедушки. Мощи есть, а иконы нет. Я еще тогда начала ее писать, в Баварском Лесу, и вот теперь закончила. Отвезите ее обратно, Матушка благословила.

Сандра поклонилась, приняла икону и приложилась к ней.

Монастырская садовница и огородница мать Лариса принесла пару резиновых сапог.

— У нас в Долине слякоти не бывает, а там, в миру, не ведаем что творится. Свези им сапожки, авось кому—нибудь пригодятся.

— А чего это они такие тяжелые, мать Лариса?

— А там морковочка, в сапожках—то. Чего месту зря пропадать…

Поцеловав Сонечку не меньше сотни раз каждый и оставив ее на попечение Бабушки, выслушав молебен о путешествующих, который отслужил священник обители отец Александр, Леонардо и Сандра ранним осенним утром выехали из Долины.

Они проехали все три горных туннеля, отделявшие Долину от нижнего мира, и выехали на дорогу, спускавшуюся к затопленной долине Циллерталь.

— Что такое стало с лесами на горах? — удивилась Сандра. — Смотри, мио Леонардо, все деревья мертвые, на них ни листочка. Конечно, уже начинается осень, но под ними нет и облетевшей листвы!

— Что—то непонятное происходит с растительностью и здесь, и в Италии, — сказал Леонардо. — Все кусты и деревья стоят голые. В прошлую поездку нам с дядей Лешей приходилось вырубать деревца и кусты, выросшие на дороге, и ты знаешь, что оказалось? На вид они сухие, на них нет ни листьев, ни почек, но внутри — живые.

— Какая—нибудь болезнь? — предположила Сандра. — Но заметь, она поразила только лиственные деревья, елки стоят зеленые как ни в чем не бывало.

Они скоро подъехали к тому месту, где стояло заграждение из срубленных и воткнутых в землю елок, маскировавшее въезд на потайную дорогу. Елки были еще зелеными — ограду в прошлый раз обновили дядя Леша и Леонардо, и поэтому сейчас они только сделали проезд для джипа, а потом снова его закрыли, воткнув елки на прежнее место.

Наконец они выехали на одну из главных аквастрад бывшего Тироля. Они довольно долго ехали в полном молчании.

— О чем ты молчишь, кара Сандра? — спросил Леонардо.

— О том, мио Леонардо, что чем дальше мы отъезжаем от нашей Долины, тем тяжелее становится у меня на сердце.

— Ты волнуешься за Сонечку?

— О нет! Я знаю, что в Долине и без нас жизнь будет идти своим чередом, а Сонечка находится под крылом у Бабушки. Ей хорошо: 'Для внучек нет теплее места, как у бабушек'.

— Хорошо сказано, кара Сандра.

— Это не я, это Феофан Затворник.

— И про все—то эти святые знали! Так что же с тобой?

— Знаешь, здесь внизу становится все труднее дышать.

— Ах, это! Впрочем, я мог бы и не спрашивать, ведь со мной было то же самое в прошлую поездку. Даже несгибаемый дядя Леша присмирел и съежился, когда мы с ним спустились из Долины.

— Вот именно, я вся как—то съеживаюсь изнутри. Признаюсь тебе, что мне страшно хочется повернуть обратно. Конечно, об этом не может быть и речи, но все равно на сердце тяжело…

— Кара Сандра, мы ведь едем по благословению Матушки! Что может с нами случиться?

— Может, и ничего. Но все равно такая тяжесть, такая тяжесть, мио Леонардо!

Он обнял Сандру одной рукой, и дышать ей сразу стало легче. Настолько легче, что минут через пять она сказала:

— Знаешь, мио Леонардо, я вспомнила забавный плакат, который в детстве видела на дорогах: 'Водитель! Если ты одной рукой ведешь машину, а другой обнимаешь девушку, помни, что ты то и другое делаешь плохо!'.

— Кара Сандра, как давно я не ощущал твоих колючек! М—м! Какое забытое блаженство!

— Я скажу Бабушке, что тебе не нравится ее кухня.

— ?!

— Тебе для полного счастья явно не хватает перца.

— Да, ты права. Все итальянцы любят перец. Леонардо — итальянец. Из этого следует, что Леонардо любит Сандру.

Они снова замолчали. 'Как странно, — думала Сандра, — мы в Долине тоже смеялись, веселились, шутили, но как—то по—другому: никто никого не подкалывал даже шутя. Но вот мы еще только на пути в нижний мир, а уже воскресла эта забытая привычка, и даже непонятно, как мы без этого так долго обходились? Неужели ирония — это средство выживания в трудных условиях, а чем ближе к Раю, тем потребность в ней меньше?'.

Она поделилась своими мыслями с Леонардо.

— Да, — сказал он, — это так. Я думаю, в Раю любят так радостно, глубоко и безмятежно, что для шуток просто не остается места.

— А еще, заметь, мы снова стали обращаться друг к другу по—старому: кара Сандра, мио Леонардо.

— Да, и это вспомнилось.

- К добру ли?

Сандра вздохнула и не ответила.

Они выехали на страду, ведущую к Нью—Мюнхену, и Сандра удивилась, что на ней совсем нет мобилей.

— А мы с дядей Лешей до самой Италии не встретили ни одного мобиля, — сказал Леонардо. — Мы проезжали мимо людей, бредущих по дороге, но, увидев нас издали, они все прятались. Нам так и не удалось ни с кем поговорить. Но, может быть, дороги в последнее время изменились, и теперь все ездят по каким—нибудь новым модернизированным страдам? Для нас это даже лучше — не будет неожиданных встреч.

— Упаси Бог, — вздохнула Сандра. Вскоре они добрались до поворота в новую столицу Баварии. Заезжать в Нью—Мюнхен они не стали. Дорога резко пошла вниз и вскоре спустилась к берегу Дунайского моря. Четырехполосное шоссе сменила двухполосная аквастрада. Теперь стало понятно, почему они не встретили ни одной машины на своем пути: аквастрада была в ужасающем состоянии; теперь это была не магистраль из мостов и эстакад, соединяющих острова, а настоящие 'русские горки'. Кое—где опоры аквастрады провалились и разъехались в стороны попарно, в таких местах дорога провисала, и ехать по ней было все равно что катить с горки на горку. Но когда одна из двух опор стояла прямо и удерживала на себе полотно аквастрады, а вторая, накренившись, отходила в сторону и тащила за собой свой край дроги