Франклин Рузвельт: «Представьте себе, мне, президенту Соединенных Штатов, до этой войны иногда приходило на ум, что даже не помню имени председателя совета Франции!». «Завтра, вероятно, — уверенно говорил я, — он не только не вспомнит, есть ли какой-нибудь результат работы нашего государства, но и, заявляю категорически, не сможет понять, есть ли какое-либо будущее у французской демократии, если мы вернемся к старой системе». И добавил: «Во время беды, случившейся в 1940, отказ от власти Республики и приход режима Виши принесли народу так много горечи, вовлекли страну в эту безумную игру чужих интересов и при этом так плохо выполняли свои обязанности!»

Но эти соображения отличались от тех, что занимали умы партий. В совещательном собрании меня выслушали, и потом результаты голосования показали, что мои заботы не совпадали с их: 210 голосами против 19 собравшиеся отклонили весь проект правительства. Подавляющим большинством была отклонена [299] поправка, требовавшая избрания Сената и одновременно возврата к довоенным институтам власти. Наконец, когда господа Венсен Ориоль и Клод Бурде отстаивали компромиссное предложение, по которому давалось согласие на референдум, но сильно урезался проект постановления правительства, их текст был отклонен 108 голосами против 101. Прения закончились, а совещательное собрание так и не пришло к четкому позитивному мнению.

Еще раз мне надо было вмешаться в вопросы власти. Совет министров выпустил 17 августа постановление, определявшее точные сроки референдума и выборов. По сравнению с изначальным текстом единственные поправки представляли собой уточнения, благодаря которым исключалась возможность правительственного кризиса во время работы Учредительного собрания. В результате, согласно этим поправкам, отменить действия правительства можно было только специальным голосованием при абсолютной поддержке большинства депутатов и после задержки исполнения как минимум на сорок восемь часов. Никаких изменений по двум самым важным пунктам сделано не было. Страна должна была сама определить судьбу Третьей Республики. Формально стоящий выше собрания носитель верховной власти народ должен был в конечном итоге решить вопрос об институтах власти.

В постановлении от 17 августа не только были сформулированы два вопроса, вынесенные на референдум, но и определялся порядок проведения выборов. Но в связи с этим последним пунктом четкие решения вызывали горячие протесты.

В политических фракциях присутствовали две противоположные и, на мой взгляд, одинаково неприемлемые точки зрения. Сторонники довоенных порядков считали, что необходимо вернуться к прежнему порядку проведения выборов, то есть к голосованию за одну кандидатуру от одного участка. Независимо от своих принципов и радикалы, и умеренные склонялись к мысли, что видные политические деятели, некогда ими избранные, в индивидуальном порядке должны обратиться к электорату в избирательных участках, как в довоенные годы. Напротив, коммунисты, социалисты и народные республиканцы рассчитывали набрать голоса, привлекая на свою сторону людей популярными программами, а не авторитетом известных политиков, требовали «единого» пропорционального представительства. Согласно их доктринам, можно добиться [300] равенства удовлетворительного в количественном и моральном смысле, только если случится так, что каждая партия, выносящая на суд всей Франции единый список кандидатов, получит число мандатов, прямо пропорциональное общему числу голосов, набранных по стране. За неимением данной «совершенной системы», или, проще говоря, в связи с тем, что пропорциональное представительство варьируется во множестве округов, например, в департаментах, голоса, не дающие право на избрание депутата по данному участку, должны быть добавлены к результатам, полученным по всей стране. Благодаря этому каждая партия была бы уверена, что ее кандидаты, потерпевшие в провинции поражение, или вовсе там не представленные, все равно проходят в парламент. Короче говоря, заинтересованные сторонники той или иной партии своими голосами помогали обойти такие препятствия, как слишком маленький избирательный участок или слишком большое представительство. Я не одобрял аргументы ни того, ни другого лагеря.

Я не был сторонником того порядка выборов, который был принят в довоенные годы. Во-первых, я считал его достаточно несправедливым, принимая во внимание значительные различия в размерах избирательных округов. Раньше Бриансон, насчитывающий 7138 избирателей, Флорак, насчитывающий 7343 избирателя, и часть IV округа Парижа, где был 7731 избиратель, выбирали по одному депутату, равно как и Дюнкерк, Понтуаз и Нуази-ле-Сек, насчитывающие по 33840, 35199 и 37 180 избирателей соответственно. Чтобы внести равновесие в систему, следовало пройти территорию страны из конца в конец и срочно провести новое разделение на избирательные участки в атмосфере бесчисленных и отчаянных споров. Я отказался от проведения выборов по участкам, прежде всего, потому, что мы рисковали в итоге безоговорочно передать будущее нации под власть коммунистической партии.

Если выборы пройдут в один тур по аналогии с британскими законами, как того требовали многие, в большинстве округов несомненно победят коммунисты. Каждый округ должен был представить кандидатов от каждой «партии», то есть по меньшей мере одного социалиста, радикала, народного республиканца, умеренного и образцового бойца Сопротивления, не говоря уж о различных отщепенцах и всякого рода теоретиках. Принимая во внимание число голосов, которые собирались [301] набрать по стране представители Третьего Интернационала, и будущие результаты муниципальных и окружных выборов, коммунисты чаще других набирали бы наибольшее число голосов и были бы избраны. А если бы выборы проходили в два тура, коммунисты и социалисты, сформировавшие коалицию, скорее всего, объединили бы голоса, обеспечив себе наибольшее количество шансов на победу, но тогда между двумя видами марксистов возникло бы соперничество на почве общих интересов на выборах. При всех раскладах, в Пале-Бурбон явилось бы большинство голосовавших, так хотели коммунисты. Эти последствия ускользали от внимания сторонников «старых порядков». Но я, поскольку был лично ответственен за судьбу Франции, на такой риск не пошел.

В равной мере я не одобрял идею «равного» пропорционального представительства. Вынести на рассмотрение в общей сложности 25 миллионов избирателей неподдающееся подсчету число листов для голосования, в каждом из которых содержалось более 600 имен, означало анонимность практически каждого баллотирующегося и исключение всякого личного общения между кандидатами и избирателями. Таким образом, невзирая на здравый смысл, традиции и общественные интересы, нужно было устроить так, чтобы различные регионы страны были лично представлены в собраниях людьми, которых они знают и которые дорожат связями со своим регионом. Кроме того, только главу государства должен избирать весь народ. Что касается разрешения на использование, согласно плану, каждой партией лишних голосов, набранных ими в округах, следовало установить два способа избрания депутатов: одних избирают в департаментах, других — некие, честно сказать, мифические сборщики голосов, за которых никто не голосовал. Я сильно возражал против этого.

Таким образом, временное правительство просто утвердило порядок голосования по списку и пропорциональное представительство в масштабах департамента. Самые густонаселенные департаменты снова подверглись разделу. От каждого участка выбиралось не более 9 и не менее 2 депутатов. В целом в собрание входили 522 депутата, выбранные в метрополии, и 64 представителя от колоний. Система выборов, утвержденная моим постановлением, продолжала действовать. Позднее партии внесли туда только одну малопорядочную поправку: возможность блокирования различных партий. [302]

В тот момент все партии бурно протестовали против принятия определенного решения. Поскольку Учредительное собрание 3 августа было распущено, собралась «делегация левых», чьей целью была организация протеста. По инициативе Всеобщей конфедерации труда, насчитывающей до четырех миллионов членов, под руководством генерального секретаря Леона Жуо произошло объединение депутатов коммунистической, социалистической и радикальной партий, а также Лиги по правам человека. Хотя члены делегации никак не могли сами договориться между собой о порядке проведения выборов, они единодушно отвергли решения, принятые правительством, и условились устроить де Голлю демонстрацию, чтобы выразить свой протест. 1 сентября Жуо попросил меня принять его вместе с многочисленной делегацией.

Я испытывал по отношению к Жуо большое и сердечное уважение. Этот выдающийся профсоюзный деятель посвятил всю свою жизнь служению рабочему классу, свой ум и свою власть, которые были велики, он употребил на то, чтобы проложить рабочим дороги к благосостоянию и достойной жизни. Во время оккупации он незамедлительно ушел в оппозицию режиму Виши и продемонстрировал, что враг это для него в любом случае враг. Заключенный в тюрьму вишистами, а затем депортированный в Германию, теперь он