изъятии из него суммы в шестьдесят тысяч ливров на дела благотворительности.

Выслушав приговор, г-н де Ту воскликнул громким голосом:

— Слава тебе, господи, слава тебе!

— Смерть никогда меня не страшила, — спокойно молвил Сен-Мар.

Тогда, согласно правилам, г-н де Сетон, лейтенант шотландской гвардии, шестидесятишестилетний старик, заявил, что передает узников в руки г-на Томе, старшины лионских купцов, и взволнованно простился с ними; его примеру последовали все стражники, которые молча, со слезами на глазах, подходили к осужденным.

— Не плачьте, — говорил им Сен-Мар, — слезы бесполезны; лучше молитесь за нас и помните, что я не боюсь смерти.

Он пожал им руки, а де Ту обнял их. После чего воины вышли один за другим, с трудом сдерживая слезы и закрывая лицо плащом.

— Изверги! — воскликнул аббат Кийе. — Ведь в поисках оружия против узников им пришлось прибегнуть к арсеналу тиранов! Но почему меня так поздно допустили к ним!

— Вас допустили в качестве духовника, сударь, — тихо сказал один из комиссаров, — два месяца никому из посторонних, не разрешалось входить сюда…

Как только большие двери были затворены и портьеры опущены, старик Граншан воскликнул:

— Идемте на террасу, ради бога! — И он увлек туда своего хозяина и де Ту. Престарелый священник, хромая, последовал за ними.

— Что тебе надобно от нас в такую минуту? — спросил Сен-Мар с серьезностью, полной снисхождения.

— Взгляните на город, — сказал верный слуга.

Утренняя заря только что окрасила небо. На горизонте появилась ярко-желтая полоса, и на фоне ее резко выступили темно-синие очертания гор; легкий туман еще стоял над Лионом, скрывая кровли домов и окутывая воды Соны и городские цепи, протянутые от одного берега к другому. Свет нарождавшегося дня озарял золотым пламенем лишь колокольни Ратуши и Сен-Низье в Сите, монастыри кармелиток и Девы Марии на окрестных холмах и крепость Пьер-Анзис. Слышался радостный перезвон церковных колоколов в монастырях и селах. Одни тюремные стены хранили молчание.

— На что же прикажешь нам любоваться; — спросил Сен-Мар. — На красоту долин, на богатство городов или на покой этих селений! Увы, друзья мои, повсюду таятся страсти и горести, подобные тем, которые привели нас сюда!

Престарелый аббат и Граншан нагнулись над парапетом и взглянули в сторону реки.

— Туман: ничего не видно, — сказал аббат.

— Как медлит своим появлением наше последнее солнце! — проговорил де Ту.

— Не видите ли вы на том берегу, у подножья скалы, белый домик, он стоит между Алинкурскими воротами и бульваром Сен-Жан? — спросил аббат.

— Я ничего не вижу, кроме сероватых крепостных стен, — ответил Сен-Мар:

— Все скрывает проклятый туман! — продолжал Граншан; старик по-прежнему стоял, наклонившись вперед, как моряк, перешагнувший через перила мола, чтобы рассмотреть парус на горизонте.

— Тише! — сказал аббат. — Кто-то разговаривает неподалеку.

В самом деле, из Маленькой башни, прилепившейся к краю террасы, доносился невнятный, глухой, необъяснимый шепот. Башенка была не больше голубятни, и до сих пор узники не замечали ее.

— Неужели уже идут за нами? — спросил Сен-Мар.

— Оставьте, не обращайте внимания: это башня с потайными колодцами, — ответил Граншан. — Я два месяца брожу возле крепости и знаю, что, по крайней мере, раз в неделю оттуда бросают в воду заключенных. Подумаем лучше о нашем деле; я вижу свет вон там, в дальнем окошке.

Но, несмотря на весь ужас своего положения, узники с неодолимым любопытством взглянули на башенку. Она выдавалась над пучиной, в которой бурлила зеленая вода, — это было нечто вроде бесполезного потока случайного рукава Соны, проложившего себе путь между скалами на страшной глубине. Там среди пены быстро вращалось колесо давно заброшенной мельницы. Трижды послышался скрежет, похожий на шум подъемного моста, который внезапно опустился ударившись о каменные стены, и каких-то три темных тюка один за другим упали в воду, подняв фонтан брызг.

— Боже милостивый, неужели это люди? — вскричал аббат, крестясь.

— Мне показалось, что в водовороте кружатся коричневые рясы, — проговорил Граншан, — это друзья кардинала.

Тем временем в башенке раздался ужасный крик, сопровождаемый кощунственным ругательством.

Тяжелый люк заскрежетал в четвертый раз. Кто-то с шумом упал в зеленую воду; и под его тяжестью заскрипело огромное мельничное колесо; одна из широких лопастей колеса сломалась: человек, зажатый между трухлявыми балками, показался над пеной, которая окрасилась кровью; дико крича, он дважды показался на поверхности вместе с колесом и пошел ко дну. Это был Лобардемон.

Сен-Мар в ужасе попятился.

— Такова воля провидения, — сказал Граншан, — Урбен Грандье предсказал его смерть три года тому назад. Но время дорого, господа, не стойте здесь; он это или другой, не все ли равно — эти мерзавцы того и гляди сожрут друг друга, как пауки в банке. Но постараемся вырвать у них самый лакомый кусок. Слава богу, вот и сигнал! Мы спасены: все в порядке! Скорее сюда, господин аббат. Видите белый платок в окне? Наши друзья готовы.

Аббат тотчас же схватил за руки обоих узников и увлек их на ту сторону террасы, откуда они вначале обозревали окрестности.

— Выслушайте меня, — сказал он им, — и знайте, что ни один из заговорщиков не пожелал воспользоваться убежищем, которое вы им предоставили; многие из них поспешили, перерядившись, в Лион; они не поскупились на золото, и никто их не выдаст; решено напасть на вашу стражу и освободить вас. Это произойдет, когда вас поведут на казнь; сигнал подадите вы, Сен-Мар, надев шляпу в знак того, что пора начинать.

Добрый аббат рассказал, то плача, то улыбаясь своим надеждам, что после ареста его воспитанника он поспешил в Париж; все действия кардинала были окружены глубочайшей тайной; никто не знал места заключения обер-шталмейстера, и многие считали, что он сослан; когда же стало известно о полюбовном соглашении короля с Гастоном Орлеанским и герцогом Буйонским, все поверили, что жизнь остальных заговорщиков спасена, и о заговоре перестали говорить, — замешанных в нем было мало, да и само дело удалось замять. В Париже даже порадовались, узнав, что Седан и весь седанский край присоединены к королевству в обмен на милостивый указ, пожалованный герцогу Буйонскому, признанному невиновным, как и Гастон Орлеанский; все так превосходно уладилось, что парижане восхищались ловкостью кардинала и его милосердием к заговорщикам, которые якобы требовали его смерти. Ходили даже слухи, что он устроил побег Сен-Мару и де Ту и великодушно позаботился об их переправе за границу, после того как смело арестовал обоих посреди перпиньянского лагеря.

В этом месте рассказа Сен-Мар позабыл о смирении и, стиснув руку своего друга, воскликнул:

— Арестовал?! Неужели надо отказаться даже от чести добровольной сдачи в плен? И всем пожертвовать, вплоть до уважения потомков?

— Это желание тоже было суетным, — заметил де Ту. приложив палец к губам,— тише, выслушаем аббата до конца.

Не сомневаясь, что спокойствие молодых людей вызвано их радостью при мысли о скором побеге, и видя, что солнце еще не вполне рассеяло утренний туман, священник невольно поддался удовольствию, которое испытывают все старики, когда им случается рассказывать новости, даже огорчительные для слушателей. Он поведал, сколько им было потрачено труда, чтобы обнаружить убежище своего воспитанника, неизвестное ни при дворе, ни в городе, ибо имя Сен-Мара боялись произносить хотя бы шепотом. Он узнал о заключении обер-шталмейстера в крепости Пьер-Ансиз лишь из уст самой королевы, которая соблаговолила прислать за ним и поручила передать это известие маркизе д'Эффиа и всем участникам заговора, прося сделать отчаянную попытку для освобождения их молодого вождя. Анна Австрийская даже отважилась послать в Лион множество вооруженных дворян из Оверни и Турена, чтобы