Либеральной партии. Его превосходительство объявил чрезвычайное положение и одновременно назначил выборы на двенадцатое июня.

Консерваторы, получавшие деньги от промышленников и тайные пожертвования Церкви, тут же нанесли встречный удар, по всей стране установив громадные щиты с плакатами. На них были изображены его превосходительство и Ева Перон с пузырями изо рта, как в комиксах. Ева спрашивала: «Что было в стране до появления свечек?» – а его превосходительство отвечал: «Электричество».

Самое неприятное и обидное – это было близко к правде. Норвежцы по доброте душевной построили удивительную систему гидроэлектростанций; теоретически станции давали бы достаточно энергии и для обеспечения потребностей всей страны, и для воплощения планов его превосходительства по подъему промышленности. Но то было время исчезновения людей, и произошла история с похищением Регины Ольсен, что стало причиной крупных дипломатических трений с Норвегией; по завершении всех проектов норвежцы отказались остаться и помочь в эксплуатации построенных ими электростанций. Все местные инженеры-энергетики уехали в Бразилию строить гигантскую плотину на границе с Парагваем и не хотели возвращаться и работать за жалкие гроши на родине. Управление турбинами доверили людям, которые с трудом вставляли вилку в розетку и ввинчивали лампочку. К тому же существовал партизанский отряд под вдохновенным руководством Сендеро Луминосо, посвятившего себя прогрессу и освобождению масс, чего, как он считал, легче всего достичь посредством взрыва опор линий электропередач. Партизаны надеялись таким образом, ввергнув пролетариат во тьму, вывести его к свету, а отсутствие электричества стало нормой жизни.

Население очень быстро сообразило, что лишние столбы, змеившиеся по ландшафту, изумительно подходят для строительства мостиков и водонапорных башен, а провода отлично плавятся, из них можно отлить статуэтки и продать туристам на столичном базаре. Несомненно, большую часть проводов экспортировали таким способом обратно в Норвегию. Народ вывернул лампочки и использовал их вместо бутылок, упражняясь в стрельбе, а электропроводкой подвязывал дверцы автомобилей. Электроморозильники и духовки стали курятниками, а брошенные турбины перегорели, ведь поставлять электричество им было некуда. Огромные дамбы в горах ветшали в ожидании coup de grace[46] в виде землетрясения или колоссального взрыва в дар от партизан. Народ вернулся к уютной практике подрезания фитилей и хранения еды в прохладе пористых глиняных горшков. Общественная жизнь поддерживалась установленными в барах и ратушах телевизорами, что, как и раньше, питались от генераторов.

Его превосходительству пришлось установить свои гигантские рекламные щиты. Они были в стиле соцреализма и изображали здоровяка-рабочего, который спрашивал молодую блондинку: «Кого бы нам завести вместо консерваторов?», а молодуха отвечала: «Идеалистов». Консерваторы продолжили эту войну загадок, разместив еще больше своих щитов. На одном его превосходительство красовался в костюме Дяди Сэма, из ушей у него торчали доллары, нос и рот явно были вымазаны испражнениями, и внизу женщина задавала вопрос: «Кого бы нам завести вместо жополиза?» Ей отвечал Лопес, лидер консерваторов, одетый в цвета национального флага: «Патриота».

Это проняло и до глубины души возмутило его превосходительство. Он был возмущен, ибо всем известно, что консерваторы частично финансируются Вашингтоном, а раздражен оттого, что сам намеревался разыграть антиамериканскую карту – вернейший из возможных козырей для победы на выборах. Три дня он бушевал в Президентском дворце, ударяя кулаком в ладонь и восклицая: «Черт! Черт! Черт!», пока у него вдруг не появилось несколько хороших идей разом, и тогда он бросил всю партию в наступательную пропаганду.

Оставив двух черных ягуаров под присмотром Фаридес и учителя Луиса, Дионисио пешком отправился в поселок Санта Мария Вирген. Он мог медленным шагом покрывать огромные расстояния по бездорожью и прибыл в селение до полудня, в первом же доме получив кружку черного кофе.

– Как все переменилось, – заметил Дионисио старику, что вынес. угощение. Мужчины посмотрели вдоль улицы, выходившей на площадь, и старик улыбнулся, обнажив три кривых желтых зуба. Широко поведя рукой, он сказал надтреснутым от табака и разреженного воздуха голосом:

– Да вроде все точно как раньше, когда я был молод и портил девок под кладбищенской стеной.

Дионисио улыбнулся:

– Ты, стало быть, ухарь, старина?

– Ага! Одни слова! – воскликнула жена старика, которая, естественно, подслушивала за дверью, где вешала связку просоленной рыбы.

Старик притворно рассердился и всплеснул руками:

– Ох уж эти бабы! У них прям в крови – сначала поманить, мол, потешимся, а потом не давать и оттягивать, пока у тебя не упало, и ты в дураках.

– Ты и так старый дурак, – сказала старуха. – И всегда им был.

– Возвращаясь к теме нашей беседы, – сказал Дионисио. – Я вижу, улица подметена, а домики побелены. Даже цыплята здоровенькие.

– Так Заправила-то помер, – ответила старуха, – вот тебе и объяснение. Он же как чума был, когда тут ходил кокаин. А вот стали опять жевать коку, все и вернулось, все, как прежде.

Распрощавшись, Дионисио пошел к хижине, где жили девушки, а старуха подняла руку и пробормотала:

– Благослови, Господь, Избавителя. – Затем повернулась к мужу и треснула его по башке. – Как поженились, я никогда не отказывалась с тобой потешиться!

– Так мы не женились, – сказал старик.

Старуха помолчала в раздумье, затем ответила:

– А тоже неплохо, кто ж это выдержит – твоей женой быть?

Дионисио отыскал машину и увидел, что она украшена белыми цветами. Пока он озадаченно разглядывал автомобиль, из хижины вышли девушки. Одна, почтительно коснувшись руки Дионисио, сказала:

– Вот уж два года, как ты убил Заправилу.

Дионисио вздохнул: если б все начать заново. Он расцеловал девушек в щеки и сказал:

– Машина мне сегодня понадобится. Боюсь, цветы ваши погибнут.

Инес, младшая из девушек, пожав плечами, улыбнулась:

– Такая уж у них природа.

Она сбегала в хижину и вынесла завернутый в пальмовый лист кусок желе из гуайявы; Дионисио с благодарностью принял угощение «на дорожку». Чтобы не тревожить старый аккумулятор, он завел машину ручкой, а девушки закричали: «Ух ты!» и захлопали в ладоши, когда двигатель выстрелил сизым облаком пахучего дыма, унесшимся по склону горы с клубами пыли.

Дионисио прикатил в родной городок Ипасуэно и поставил машину на площади. Дорогу на Санта Мария Вирген устилали белые цветы – нежданный подарок мулам из караванов, что везли люцерну, шнурки для ботинок, заводные игрушки, самодельные бейсболки и упаковки с листьями коки в кусках, чтоб удобно положить за щеку.

В ответ на обрушившуюся славу Дионисио научился быть неприметным. Нет, он не превращался, как все говорили, в невидимку, но передвигался так, что лишь после его ухода народ соображал: а ведь только сейчас Избавитель был здесь, и широко распространенное заблуждение, мол, Дионисио – призрак, только укреплялось. Сначала он отправился в Квартал Заправилы: тот обветшал, но атмосфера опасности исчезла. Дионисио постоял у фонарного столба, на котором тогда подвесили Пабло Экобандодо, глянул на покосившуюся церквушку с облезлой позолотой. Вид упадка его радовал: былую роскошь создали на кокаиновые деньги – постыдное великолепие на человеческой крови; всем известно, что зло наркоторговли от богатства, а не от бедности.

Дионисио отправился в полицейский участок и спросил Агустина. Вышел молодой полицейский, они поздоровались и обнялись. Агустин, с удовольствием отметив, что Дионисио по-прежнему носит пистолет Рамона, сказал:

– Эй, Дио, нужно забрать у тебя револьвер. Счастье твое, что я раньше не заметил, это ж казенное имущество.