что копыта его лошади не коснулись земли на всем протяжении от городских ворот Афин до крепости. В Пелопоннесе согнали и безжалостно убили тысячи мусульман, в основном женщин и детей. Тысячи усыпальниц и мечетей были разрушены, и даже сейчас их в Греции почти нет.
В 1820-х годах в результате войны с Сербией и Россией из Сербии изгнали 20 000 мусульман.
В 1875 году православные боснийские сербы-христиане начали кампанию по уничтожению мусульман вообще и оттоманских чиновников в частности.
В 1876 году болгары-христиане перерезали неизвестное число крестьян турецкого происхождения.
В 1877 году Россия попыталась навязать оттоманам унизительные концессии и, получив отказ, объявила войну. Используя тактику, применявшуюся против мусульман на Кавказе, казаки при поддержке болгарских революционеров и крестьян захватили всю мусульманскую собственность. Казаки окружали деревни, чтобы никто не убежал, разоружали жителей и посылали болгар их убивать. Иногда просто сметали деревни артиллерийским огнем. Иногда продавали жителей в рабство. Европейские дипломаты писали о примечательной детали: систематически изобретались новые способы пытать женщин с максимально медленным умерщвлением.
В результате этой смертоносной кампании огромный рой в полмиллиона голодных беженцев-мусульман — людей одной веры, но всевозможного этнического происхождения — заполонил дороги, по которым их неутомимо гоняли туда-сюда бандиты, партизаны и солдаты. В Эдирне от сыпного тифа ежедневно умирала сотня человек. В Стамбуле в храм Святой Софии — тогда мечеть — набилось четыре тысячи отчаявшихся душ, каждый день умирали тридцать, но их тотчас заменяли другие. Вместе с мусульманами страдали и умирали почти не замеченные историей евреи, поскольку всеобщий клич героев-освободителей того времени был «Евреев и турок вон!».
Черногорцы убили или изгнали все свое мусульманское население.
В 1879 году треть всех мусульман Боснии-Герцеговины эмигрировала или была убита.
Британский посол в Блистательной Порте сэр Генри Лейард[62] писал: политика русских в регионе — уничтожить мусульман и заменить их славянами.
В 1912 году Болгария, Сербия, Черногория и Греция объявили войну Османской империи, намереваясь отхватить кусок оттоманской территории и вызвать насильственную миграцию. К вышеописанной тактике добавился такой прием: мусульман загоняли в кофейни или амбары и сжигали дотла. Как и прежде, гражданских мужчин убивали быстро, но женщин мучили до смерти максимально долго. К пленным турецким солдатам относились с особой жестокостью. В Эдирне побежденных воинов отвезли на остров и уморили голодом. Исторические книги стыдливо извещают: подробности совершенных злодеяний слишком отвратительны, чтобы их приводить.
Основная тактика боевиков, называвшихся «четниками», хотя их можно назвать партизанами, бандитами, разбойниками или героями-освободителями, которыми движут ненависть и страсть к грабежу (иначе известные как патриотизм), состояла в том, чтобы атаковать деревни и выгонять жителей на дороги. Черногорцы опустошили Албанию. Турецких беженцев из Фракии греки гнали на восток, затем погнали обратно продвигавшиеся на юг болгары, затем снова греки. Горе и отчаяние беженцев невообразимо. Болгарская армия оставила за собой восемьдесят миль разрушенных селений. После победы болгары, греки и сербы заявили о притязаниях на Македонию, и Греция с Сербией объявили Болгарии войну, а вскоре к заварушке присоединилась и Румыния. Оттоманы воспользовались склокой христиан-освободителей и вернули себе Эдирне и восточную Фракию.
Невозможно узнать наверняка, сколько мусульман и евреев, а также турецких солдат и гражданского населения погибло в балканских войнах, но известно, что оттоманы вынуждены были принять около полумиллиона новых беженцев. Постоянные сражения и нескончаемый поток перемещенных подорвали экономику страны. Рухнуло и величайшее достижение Османской империи — национальная система, гарантировавшая всем свободу вероисповедования. Несмотря на отдельные ошибки, на протяжении почти всей своей истории империя охраняла разные религиозные конфессии, позволяя им самим управлять собственными делами и жить по своим законам. Потому-то Греческая Православная Церковь и уцелела — ветвь османского государства, сохранившая греческий язык, культуру и религию Византии, — а султаны один в один переняли византийскую административную систему. Но теперь множество сельских душегубов заварили адскую похлебку из религиозной и национальной ненависти, и Балканы безвозвратно переменились к худшему.
Возможно, 29 октября 1914 года, соглашаясь или же лично отдавая приказ линкорам, получившим турецкие имена и укомплектованным немецкими моряками в турецкой форме, обстрелять российские базы, Энвер-паша считал, что у него нет иного выхода — только примкнуть к Германии.
Проще простого. Британия и Франция — старые, но требовательные друзья империи и в то же время союзники русских, а каждый турок подозревал, что Россия желает заполучить Турцию в свою империю, предпочтительно без единого живого турка. Победа союзников стала бы кровавой катастрофой для турок и приемлемым окончательным решением для русских. Наверное, Энвер-паша понимал, что враг его врага — ему друг, и не остается ничего другого, кроме как сделать ставку на победу немцев. Вдобавок за катастрофическое столетие следовало воздать по заслугам, и никто не знает, какую роль сыграла задетая гордость Энвера за свой народ. Если так, то по насмешке судьбы его некомпетентность и амбиции привели страну к еще большим бедствиям, ибо вместо разумной оборонительной войны он бросился атаковать русских на северо-востоке Анатолии в непроходимых горах, где глубина снега достигала двадцати футов. За два месяца погибли семьдесят пять тысяч человек из девяностопятитысячной армии, а Энвер лишился всех пулеметов и артиллерии.
Звеном в цепи этих печальных событий стало прибытие в Эскибахче в ноябре 1914 года сержанта Османа, а также еврея-писаря, ослика, нагруженного гроссбухами, и четырех запыленных сердитых жандармов.
Сержант Осман, артиллерист со стажем, нравом обладал свирепым. В отличие от жандармов, ослика и еврея, он умудрился сохранить относительно бравый вид после долгого изнурительного перехода из Телмессоса: навощенные усы с закрученными кончиками, сине-красные эполеты, малиновая феска и красные обшлага мундира. На шее болтался свисток для подачи условных сигналов, некогда избавлявший от необходимости орать в пылу боя. На левой щеке романтический сабельный шрам, лицо потемнело и задубело от нелегкой походной жизни — несгибаемый воин, каким бывает лишь турецкий солдат. Он мог отмахать с отрядом пленных пятьсот миль, а в конце искренне удивиться: отчего это все пленники померли в пути? Сержант год не видел жены и детей, но во Фракии насмотрелся таких ужасов, что теперь старался вообще ни о чем не думать. Однако ему не удавалось обуздать одно видение Балканской войны, возникавшее часто и непредсказуемо, отчего иногда по ночам он вскакивал с выпученными глазами и бешено колотящимся сердцем. Ему являлось страшное побоище во Фракии, где частично уцелел лишь один дом; на деревянной двери висела голая девочка, распятая и выпотрошенная. Не получалось забыть склоненную головку со спутанными прядями нечесаных волос, падавшими на прелестное невинное лицо. Оно стояло перед глазами: открытый рот с розовым язычком между рядами мелких молочных зубов. Сержант не мог забыть, как коснулся шеи ребенка и понял, что девочка умерла совсем недавно. Ужаснее всего выглядела багровая дыра в животе, откуда водопадом изверглись разноцветные блестящие внутренности, образовав кучу, будто выросшую из-под земли и усаженную гудящими мухами. Не искушенного в философии сержанта Османа не изумило и не возмутило кощунство отступавших греков, которые предали ребенка той же смерти, какую претерпел их невинный Господь. Видеть распятых христианами детей приходилось часто, и первоначальный шок в конце концов прошел. Но Османа поразило, что девочка очень похожа на одну из его дочерей, когда той было столько же лет, и потому в ночных кошмарах и вспышках памяти он видел собственное дитя, выпотрошенное и пригвожденное к двери дома во Фракии. Сержант Осман редко задумывался о собственных злодеяниях, совершенных в исступленной ярости победы или мщения: их стерла и перечеркнула эта единственная сцена, все затмившая и превзошедшая.
Сержант Осман был многажды ранен и теперь в компании четырех жандармов, ослика и еврея хромал из города в город, из деревни в деревню, призывая на службу резервистов и новобранцев. Столь явное понижение рождало горчайшую обиду, и отовсюду, где имелся стряпчий, сержант, вдобавок к многочисленным посланиям, составленным от его имени терпеливым многострадальным евреем, направлял Энвер-паше и самому Султану письма, в которых испрашивал позволения вернуться на передовую в свой
