Благодаря инстинкту, которым все мы наделены, ходжа Абдулхамид вдруг почувствовал, что он не один, и резко обернулся. Увидев гостя, имам воскликнул:

— Селям алейкум, селям алейкум! Кажется, меня поймали за беседой с лошадью. Стариковская причуда. Уж будьте милостивы, не обращайте внимания.

— Не беспокойтесь, — ответил Рустэм-бей. — Я сам иногда разговариваю с куропаткой, а недавно поймал себя на том, что поверяюсь кошке.

— Ну да, белая кошка, у которой один глаз голубой, а другой желтый. Как, бишь, ее зовут?

— Памук.

— Да-да, Памук. К счастью, беседа с животным не вызывает подозрений. Вот если общаться с камнями и деревьями, вас сочтут тронутым.

Рустэм-бей улыбнулся:

— Когда вы беседуете с лошадью, эфенди, она отвечает что-нибудь вразумительное?

Абдулхамид задумчиво покачал головой и пожал плечами:

— Ну, она поднимает губу, обнажает зубы и десны, встряхивает головой и косит глазом. Это все, что она может сказать почти о чем угодно. Нилёфер считает, что в основном изъясняется довольно красноречиво, и, как ни странно, обычно я понимаю, что она имеет в виду.

— Памук гораздо разговорчивее, — поделился Рустэм-бей. — У нее столько разных мурлыканий и мяуканий. И она абсолютно уверена, что я ее понимаю.

— Ну, а вы? Что вы хотите сказать? — спросил Абдулхамид. — Вам что-то нужно, я могу вам помочь?

Рустэм-бей помолчал и ответил:

— Я слышал, будет война.

— Опять? Помоги нам Аллах! Что на этот раз?

— Из-за линкоров. Англичане продали нам несколько кораблей, но не отдают, поскольку теперь сами воюют. Помните, собирали деньги по подписке? Все сильно злятся.

Несколько секунд собеседники разглядывали друг друга. Наконец ходжа Абдулхамид нарушил молчание:

— Но ведь вы пришли не за тем, чтобы разговаривать о войне, ага-эфенди, и я точно помню, что внес плату за землю.

— Да, — согласился Рустэм-бей. — Я хотел поговорить о другом. — Он набрал воздуху и выпалил: — Эфенди, как человек понимает, что поступил неправильно?

— Неправильно поступил? Как понимает? — Имам помолчал, в раздумье морща лоб и поглаживая бороду. — Ну, вы же знаете, что некоторые вещи можно понять только в сравнении. Например, ночь лишь потому ночь, что она противоположна дню, а мужчина лишь потому мужчина, что он — противоположность женщине. Вы меня понимаете?

Рустэм-бей серьезно кивнул.

— Значит, грех следует понимать как противоположность добродетели, — пояснил Абдулхамид, протягивая к Рустэму ладони. — Как право и лево. — Он перевернул одну ладонь, потом другую и выдержал паузу, проверяя, следит ли ага за мыслью. — Добродетель есть добрая нравственность, но еще и нечто такое, от чего душа безмятежна и сердце спокойно. Так Пророк сказал Вабисе ибн Мабаду… Что касается греха, Наввас ибн Саман приводит такие слова Пророка: грех — то, что гложет душу, что человек скрывает от людей, а Вабиса ибн Мабад утверждал, что Пророк сказал так: грех — то, что бередит душу и не дает покоя, хотя другие многажды одобрили твой поступок… Оба предания исходят от весьма авторитетных поколений имамов: одно — от имама Ахмада ибн Ханбала, другое — от имама ад-Дарими, да возрадуется им обоим Аллах, а значит, Пророк, да пребудет он в мире, несомненно, так и говорил.

Поначалу Абдулхамид обрадовался возможности проявить свою недюжинную эрудицию, но теперь заметил в темных глазах Рустэм-бея тревогу и страдание. Имам взял его руку и, тихонько пожав ее, спросил с большим сочувствием:

— Рустэм-бейэфенди, вам что-то гложет душу, хотя все, скажем так, признали вашу правоту?

Рустэм-бей отвернулся, словно что-то высматривая на горизонте, потом уткнулся взглядом в землю и носком сапога ковырнул камешек. Не поднимая головы, он проговорил:

— Очень муторно на душе.

Ноябрь 1913 года. Мустафа Кемаль впервые живет в европейской столице, он ею очарован. В Софии парки, широкие бульвары. Жизнь упорядочена: обеды, салоны, где ведутся блистательные беседы с умными и развитыми дамами. София похожа на Вену, но интимнее.

Мустафа Кемаль приспосабливается не сразу. Он учится быть европейцем: овладевает нюансами манер и умением вести светскую беседу, старается не столь мужественно и смачно опрокидывать в себя спиртное. Он становится мастером танго и вальса, дамы находят его интригующе привлекательным. Мустафа идет в оперу, где его представляют царю — «лукавому Фердинанду» [59], и больше возбужденный спектаклем, чем встречей с монархом, он потом не может уснуть.

Он часто пишет Коринн — иногда на неуклюжем французском, иногда латинскими буквами на турецком, заверяя, что здесь нет красивых женщин, которые привлекли бы его внимание.

Мустафа приглашает на обед министра юстиции, а затем следует трапеза с бывшим врагом — военным министром Болгарии, генералом Ковачевым, сражавшимся против Кемаля во второй Балканской войне. Они становятся близкими друзьями, ночи напролет предаются воспоминаниям и военным дебатам. У генерала красавица дочь Димитрина, Мустафа оказывает ей знаки внимания.

Генерал вводит Кемаля в высшее общество, и вскоре Мустафа пользуется расположением всех и вся. Он становится завсегдатаем гостиной Султаны Рачо-Петровой, самой модной в Софии хозяйки салона. Царь Фердинанд делает ему комплимент за лучший наряд на бал-маскараде. Мустафа послал в Стамбул ординарца за музейной формой янычара. Кемаль производит сенсацию, появившись во впечатляющем тюрбане и с саблей, сверкающей драгоценными камнями. Царь дарит ему серебряный портсигар. Много лет спустя, когда лукавство Фердинанда иссякнет и он окажется в изгнании, Мустафа Кемаль припомнит эту любезность и ответит золотым портсигаром.

Мустафа ездит по Болгарии, чтобы самому посмотреть, как живет турецкое меньшинство. С изумлением, однако довольный, он видит, что турки владеют собственными предприятиями, богатеют трудом и посылают детей в школы, где тем дают надлежащее образование, а не только учат на арабском