– Как тебе сказать, – неприязненно зыркнула Юлька. – Ты в своём бункере сидишь. Тебе по первому слову всё привозят. Нашей жизни не нюхаешь.

– Ничего себе, заявки! – Синявская была потрясена. – А тебе не кажется, что я там не бока себе наедаю, а пытаюсь что-то сделать, чтобы у вас тут начинало налаживаться?!

Анна подчеркнула слово «вас», чтобы Юлия поняла всю несправедливость своего деления на «вас» и «нас». И та поняла.

– Прости, я вся на нервах. Кидаюсь, как собака. Петруха в одной комнате со мной находиться не может, бесится. Ругаемся, слушай… чуть не до драки.

– Ничего. Это просто твой Пётр не привык дома сидеть.

Юля отмахнулась.

– За бизнес переживает, идиот. Какой тут бизнес!

– Ну, да… – Анна опустила глаза. Разрушенные деловые связи и убытки в сегодняшних условиях, пожалуй, наименьшее из зол. – А чего он чай с нами пить не идёт?

– Дуется, – фыркнула Юлька. – Не трожь его. Он на весь свет сейчас дуется.

– Нет, пойду позову. Глядишь, может, и помирю вас. – Синявская подмигнула. – Двадцать лет вы из меня парламентёра делаете!

Юлька засопела и улыбнулась. Она давно поджидала, когда подруга, в очередной раз осуществит дипломатическую миссию.

Муж Юлии Пётр всегда вызывал у Синявской двойственное чувство: умён, но чрезвычайно авторитарен. Спорить с ним было интересно, но не безопасно. Довольно часто совместные посиделки перерастали сначала в диспут, потом в громогласные баталии, а заканчивалось всё хлопаньем дверями того, кто на этот раз был гостем. Юлька предпочитала в их дискуссии не ввязываться. Признаться, темы, поднимаемые подругой и мужем, были ей часто скучны, а то и вовсе непонятны. И всё же Анна и Пётр испытывали друг к другу тягу, примерно такую, какую ребёнок испытывает к розетке – опасно, но уж больно любопытно.

– Петька, ты чего такой гордый? – Синявская сунула голову в чисто убранную, провонявшую хлоркой комнату. – Иди к нам.

Пётр поднял голову от книги, мрачно осмотрел исхудавшее и побледневшее лицо своей вечной оппонентки.

– Юлька зверствует, – коротко пожаловался он.

– Сейчас многие зверствуют. Это от страха. Ты замечал, что страх и злоба всегда вместе. Странно, да? Вы-то чего, как пауки в банке? Мало вам проблем? Друг другу хоть нервы не треплите.

– Страх и злоба… – он помрачнел. – Иду.

Малопьющий обычно Пётр налил себе уже четвёртую стопку водки из подаренной Синявской бутылки.

– Не понимаю, – он махнул залпом рюмку и стукнул кулаком по столу, чашки жалобно звякнули. – Отказываюсь понимать! Мы же все по краю сейчас ходим. Все в одной лодке! Какие сейчас могут быть счёты?!

– Человеческая природа. – Анна смотрела на капельку пролитого на стол чая. Рассказанное Петром придавило её чёрной монолитной глыбой. Теперь она была готова согласиться с Юлией, что «не нюхает их жизни». Такого поворота Синявская, действительно, не ожидала.

– Один звонок, понимаешь? – Пётр попытался заглянуть ей в глаза. – Это хуже, чем в 37-ом! Один звонок! Без всяких СИЗО!

– Их же должны осматривать. – Анна судорожно хваталась за ускользающую соломинку. Пётр страшно расхохотался.

– В группах быстрого реагирования простые солдаты, да менты! Чистильщиками их называют. Что они смыслят в медицине? Им дан приказ. Исходят из того, что лучше укокошить сто «невиновных», чем упустить одного «виноватого». Сначала ещё пытались разбираться. Осматривали. Так те, которые на пунктах осмотры проводили, заболевать стали. Ну, и плюнули на это дело: есть сигнал – хватай и в зону. По первости, конечно, остерегались звонить, если внешних проявлений болезни не видно было. А потом… Разойдись комар и муха! Там, видишь, новый пункт появился, доносить и на тех, кого видели в контакте с больным. А это уже фиг проверишь. Видел с подозрительным, да и баста. И кто там проверять будет? Некогда. Число заболевших растёт, в «чистильщики» никто не идёт. Так что конвейер работает по полной.

– Ну, здесь один, как ты выражаешься, «виноватый» грозит заражением сотням и тысячам. Вероятно, такой ход где-то оправдан.

– Где-то! – Пётр с омерзением посмотрел на Анну. – Где-то, говоришь ты! А ты знаешь, сколько людей попали в зону просто потому, что когда-то наступили на пятку какой-нибудь Марьиванне или Сидрсидрчу?! Счёты сводят, понимаешь? – прохрипел Пётр. – У меня шоферюга был Ренат, вот такой парень! – Пётр сунул под нос Синявской оттопыренный большой палец. – Всё смеялся, соседка его по коммуналке простить не может, что они с женой вторую комнату выкупили! Один звонок! Один звонок по этому номеру – и обе комнаты в полном распоряжении той суки! И смерти они не боятся. И мошна у них не треснет. Пир во время чумы. Это ты мне объяснить можешь?!

Анна тяжело подняла глаза на Петра.

– Не могу, Петя.

– И я не могу! – Подвёл итог Пётр и опрокинул пятую рюмку.

Юлька молчала.

– Мрут люди, а мы туда ещё народу подсыпаем. Всё шкурные интересы свои празднуем. О каких комнатах, прошлых обидках или делёжке чего бы то ни было может идти сейчас речь? – Пётр сник. Свои вопросы он, похоже, задавал в никуда. – Неужели это всегда гнездилось в нас? Не сейчас же выросло, а?

– Думаю, не сейчас, – тихо сказала Анна. – Ты уже вспоминал 37-ой.

Теперь карантинные зоны встали перед её мысленным взором в полный рост. Карантинные. Карательные.

На кухню забежали по каким-то своим надобностям разгорячённые игрой Василь и Колька. Василь по- хозяйски забрался на стул и полез пухлой лапкой в вазу с печением. Анна ухватила его мягкое тельце и молча прижала к себе. Неужели те, кто делает эти звонки, тоже когда-то были вот такими тёплыми, маленькими комочками? Чего не хватает в их организме, что теперь они могут набрать тот номер и заселиться потом в опустевшие комнаты? Должно же тут быть какое-то объяснение!

Василь пытался выбраться из ограничивающих его личное пространство объятий и привычно ныл: «Ну, ма-а-ам!».