навсегда.

Наконец то, чего я с таким нетерпением ждал, произошло: Бауманн рухнул на пол.

Теперь уже ошибки не было: я укатал именно его. Он наконец получил свое.

Тогда я подошел к Эмме. Она тоже распрощалась с жизнью. Ее фиалковые глаза будто сразу выцвели и утратили былую загадочность. На лице осталась лишь сильная тревога и, как мне казалось, капелька любви ко мне.

— Эмма, — прошептал я, — Эмма…

Я все еще повторял ее имя, когда шагал по шоссе на восток, к итальянской границе.

Я знал, что на этот раз выкручусь, что все для меня сложится удачно, и целая куча народу только меня и ждет, чтобы благополучно протянуть ноги на бескрайних мировых просторах.

Я повторял «Эмма, Эмма» в такт своим шагам. И каждый раз слышал в ответ злобный скрипучий смешок судьбы.

Что ж, пусть попробует бросить мне вызов: я ее не боюсь. Ни ее, ни кого-либо другого.

Чтобы как следует себя в этом убедить, я остановился у придорожных скал, покрепче уперся ногами в землю, вызывающе уставился в небо — и запел.

На белом свете полно людей, которые мечтают увидеть Венецию, прежде чем лечь на два метра под землю и нюхать корешки одуванчиков.

Венеция была у меня перед глазами, но подыхать я не собирался. Совсем наоборот. Слишком уж я изголодался по жизни. А что может лучше утолить этот голод, чем вольный воздух Адриатики?

Вот уже три дня я бродил по узким улочкам города и мало-помалу утрачивал привычку оборачиваться на каждом шагу. Французские полицейские, казалось, остались в каком-то далеком, почти несуществующем мире, откуда я вырвался раз и навсегда. Теперь в голове у меня была только одна забота — ничтожная по сравнению с теми, что мучили меня раньше: добывать по нескольку лир в день, чтобы хоть как-то прокормиться.

Мне было чертовски спокойно жить под итальянским небом. Италия — одна из тех немногих стран, где можно щелкать клювом с голодухи, не испытывая никаких комплексов. Здесь голод — тетка, с которой можно совокупляться без всякого стыда. Так что голодал я с этакой беззаботной легкостью, и когда зубищи мои начинали слишком уж выпирать изо рта, я старался выдать этот голодный оскал за улыбку…

Надо сказать, мне до сих пор не верилось, что я так удачно выбрался из той трясины. После всех своих злоключений я нашел-таки своего приятеля из Ниццы, который и устроил мне круиз в страну яичной вермишели. Маленький катерок, возивший туда главным образом блондинок, высадил меня на генуэзской пристани, и я начал всеми мочалками вдыхать теплый портовый воздух.

Приятель подкинул мне адресок своего знакомого — воришки, который мог пристроить меня в Неаполе, но, поразмыслив, я не поехал, — Не люблю я путешествовать по туристическим путевкам. К тому же я понимал, что с моей биографией новую жизнь так просто не начнешь.

Интерпол обязательно разошлет меня в профиль и анфас всем ищейкам полуострова. И с Неаполем, пожалуй, надо было повременить: туда сползается жулье со всей Италии. А где жулик, там и легаш: арифметика простая.

Венеция показалась мне более заманчивой из-за обилия туристов. Денег у меня хватило только на поезд, на белые льняные штаны и очки в белой перламутровой оправе. Нацепив все это, я сразу стал типичным Джузеппе.

План у меня был простой: снять какую-нибудь англичанку в районе Риальто. Я решил искать именно «инглиш», потому что их, как правило, легче всего окрутить. Они наивнее остальных: сразу верят в вашу пламенную любовь, стоит лишь поцапать их за буфера и помурлыкать «ай лав ю». Кстати, это, пожалуй, было все, что я мог сказать по-английски, но я решил, что хватит и этого. Тем более что я хотел подцепить бабу постарше, чтоб была охоча до молодых парней. Ну и, конечно, побогаче. Но я быстро понял, что замки на песке строить трудновато, особенно если и песка-то поблизости нет. Романтическая встреча с богатой тетенькой в стиле «пекинес и несоленое печеньице» — такое бывает только в трехгрошовых книжонках. Напрасно я расхаживал по всему городу и поигрывал усами, как только на горизонте возникала какая-нибудь уродина. Бабы воротили нос даже от такого красавчика, как я. Надо признать, в этих краях свирепствовала страшная конкуренция. В Венеции каждый здоровый мужчина от четырнадцати до восьмидесяти годков только и ищет, куда бы пристроить своего молодца. Тут никак не скажешь, что мужик нынче пошел не тот. Везде их полно, прямо под ногами путаются — только успевай переступать!

Ясное дело, турист женского пола был начеку. Возможно, в бюро путешествий родного города дамочкам даже вручали памятку, предостерегающую от озабоченных итальяшек. Мне так и виделась напечатанная на всех языках фраза: «Советуем поберечь Ваши чемоданы и Вашу честь…»

В день приезда я на последние гроши купил себе полдюжины горячих пирожков и позавчерашний номер «Франс-Суар». И то, и другое переварить оказалось нелегко. Пирожки жарили на горьком масле, а газету, по-моему, слишком уж наперчили.

В ней была здоровенная статья насчет Капута. В этот раз мне уже посвятили чуть ли не всю первую страницу. От моих подвигов у всех глаза на лоб лезли. Между строчками так и брызгала желчь. В верхах и в низах, похоже, всполошились как никогда. Все — от комиссаров до лесников — летели вверх тормашками с насиженных мест… За каждый прокол кто-то должен отвечать, и когда до главного виновника не добраться, находят других. Так было всегда, и ничего тут не поделаешь. Вспомните, сколько тумаков зарабатывают ни в чем не повинные мальцы, когда папочку заставляют заплатить квартальный налог или когда у мамочки красный день календаря! Такова жизнь…

Полиция предполагала, что я сбежал в Италию; и я поздравил себя с тем, что пренебрег маршрутом, который начертил мне приятель из Ниццы.

Здесь я чувствовал себя по-настоящему свободным, несмотря на окружавшую меня со всех сторон воду и на нехватку денег…

Но все же паршиво было сидеть без гроша! Я, правда, осуществил мелкую кражу на борту пароходика, курсирующего взад-вперед по Большому каналу, но поскольку сдуру залез в сумочку какой-то местной старушенции, то выудил лишь одну сиротливую бумажку в сто лир…

Я совсем приуныл желудком, и мне казалось, что с каждым часом у меня вырастает дюжина новых зубов. В голове постепенно становилось так же пусто, как в брюхе, а в ушах то и дело раздавался колокольный звон. Виной тому была моя слабость, да и сами колокола, впрочем, тоже. Их в Италии без счета. А священников сколько! Нет-нет да и увяжется один: тычет под нос деревяшку с ликом святого и плачется в жилетку, пока не отстегнешь деньгу. Правда, начиная с сегодняшнего утра они ко мне уже не цеплялись. И по этому признаку я понял, что моя бедность окончательно выплыла на свет. Безденежье — это как неизлечимая болезнь. Поначалу незаметная, она точит вас медленно, но верно, пока не наступает роковая минута ее внешних проявлений.

Больше всего меня беспокоила та маленькая гостиница, в которой я остановился, с красивым