— А у вас, я вижу, аппетит от горя не пропал…

Я звякнул вилкой по краю тарелки.

— Я запрещаю тебе так со мной разговаривать, слышишь, ты!

— Я это не со зла. Я ненавижу притворство… А у больных его столько…

Я ничего не ответил.

— Нет, серьезно, можно мне пойти посмотреть, как там Соланж?

— Нет… Если она издохла, это вгонит тебя в тоску, а если нет, она доставит мне лишние хлопоты, так что лучше уж давай оставаться в неведении.

Он вздохнул:

— Кто же вы такой?

Я посмотрел на фаянсовые часы, висевшие над буфетом.

— Уже полдень! — заметил я. — Время последних известий. Послушай радио — и все узнаешь. Журналисты умеют рассказывать получше моего.

Он повернул ручку маленького приемника, В динамике затрещало, потом мало-помалу проклюнулся голос комментатора. Он говорил об итальянском правительстве, которое, похоже, уже сидело на чемоданах. Всегда одна и та же лапша!

После этого пошла моя порция.

— В районе Эрбле продолжается розыск преступника по кличке Капут…

Док сообразил.

— Это вы? — неуверенно спросил он.

— Вроде я.

— Я уже читал о ваших достижениях. Вы настоящий мясник…

— Я всегда был лишь жертвой коварных обстоятельств и людей…

Мы замолчали и стали слушать дальше. Серьезный и равнодушный голос мужика с радиостанции продолжал:

— Как мы уже сообщали, вчера от рук этого опасного рецидивиста погибло четыре человека: преследовавший его полицейский, американский бизнесмен и двое мужчин с уголовным прошлым. Один из полицейских, инспектор Жамбуа, которому Капут нанес удар стальным прутом, что повлекло перелом черепной кости, и сообщил нам обстоятельства дела…

Я повернул ручку. Я знал эту историю получше их всех.

— Вам не нравится слушать о своих подвигах?

— Нет, это меня угнетает…

— Понимаю.

Главным из всего услышанного было то, что легавые продолжали рыскать в этом районе. Они вполне могли заявиться и сюда. Соседи наверняка видели, как я проезжал по улице на машине… Стоит им сообщить жандармам о своих наблюдениях — и трагикомедия возобновится с новой силой.

— Пошли! — сказал я докторишке. — Посмотрим, как там девушка.

Мы вернулись в его кабинет. Я очень боялся увидеть ее мертвой, но нет — она дышала. Ее грудь приподнималась частыми рывками, щеки горели.

Глаза ее были закрыты не полностью, и между веками виднелись узкие светлые полоски, напоминавшие кошачьи зрачки.

— Как по-твоему, она в сознании?

— Навряд ли, но это не исключено. Во всяком случае, окружающий мир она почти не воспринимает.

— Похоже, у нее температура.

— У нее развивается пневмония, скорее всего — от той ледяной ванны. Где она промокла?

— В Уазе.

— В такой холод?!

— Нужно было выбирать: или это, или полиция!

— Для нее лучше бы уж полиция.

Я понимал, что он прав, и от этого мне было не по себе. Меня мучила совесть.

— Ты уверен, что для нее все кончено?

— Уверен. Во всяком случае, у меня нет условий для того, чтобы пытаться совершить невозможное… Если бы у вас была хоть капля здравого смысла и человечности, вам следовало бы убраться отсюда. Когда вы уедете, я позвоню в больницу…

— А заодно и легавым, да?

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Разумеется, я сообщу в полицию, но только после того, как девушку отвезут в больницу. Это даст вам время…

Похоже, он был из тех, кто выполняет свои обещания. Передо мной вставал вопрос совести (если таковая у меня вообще была). У Сказки оставался один шанс из тысячи; имел ли я право отобрать у нее этот последний шанс? И на что я вообще надеялся? Когда стемнеет, мне нужно будет уезжать. Забирать ее с собой никак нельзя. Волей обстоятельств между нами все было кончено… Итак?.. Я обхватил голову руками. Будь у парнишки-врача хоть капля смелости, он запросто отобрал бы у меня сейчас револьвер; только ему это и в голову не приходило. Он чувствовал, что я в замешательстве, и терпеливо ожидал результата моих раздумий.

Я покосился на Сказку. Она только что открыла глаза и смотрела на меня — но не туманным взором умирающего, а встревоженным взглядом человека, находящегося в совершенно здравом уме.

— Ты слышишь меня, любимая?

Она несколько раз опустила ресницы.

Мы очень долго смотрели друг на друга. Наши глаза говорили друг другу то, чего я никогда бы не смог высказать ей даже в минуты самой безумной страсти. Я безмолвно благодарил Сказку за ее любовь, за ее дикую верность… И ее взгляд тихо отвечал, что она ни о чем не жалеет и принимает смерть, как мой последний подарок…

Ее губы слабо зашевелились. Я наклонился…

Я ничего не услышал, но я знал, что она силится сказать. Да, я знал. Только слова эти были слишком жестокими, и она должна была произнести их сама.

Я смотрел на нее и плакал. По моим щекам бежали ручьи, и на скрещенные руки Сказки падали одна за другой горячие капли.

— Повтори, малыш…

Ей удалось сказать; фраза была короткой и страшной.

— Убей меня…

Подошедший было врач вздрогнул; его лицо осунулось, как у старика.

Я утонул в бездонных глазах Сказки. Приближение смерти придавало им головокружительную неподвижность.

Она хотела, чтобы я ее убил. Это напоминало какой-то обряд. Да, в некотором роде это и была наша свадьба, наша несчастная кровавая свадьба…

Что еще мог я ей преподнести, кроме этого ужасного подарка? Я, которому столь часто приходилось убивать, дрожал при мысли о том, что мне предстоит остановить эту уже угасающую жизнь… Но я чувствовал, что должен исполнить ее желание. Я знал, что это убийство станет уже чем-то вроде искупления грехов и, может быть, частично снимет с меня вину за все остальные…

— Слушай, Сказка, я хочу, чтобы ты знала: я не совсем законченный негодяй… Все это было потому, что жизнь повернулась ко мне спиной. Я всегда мечтал жить спокойно, не совершая никаких мерзостей…

Продолжая говорить, я приставил к ее груди револьвер и почувствовал беспорядочные удары ее сердца, которые передавались моей руке по металлическому стволу.

— Вы не сделаете этого! — умоляюще прохрипел врач.

Я не потрудился ответить. Я припал губами к губам девушки и нажал на спусковой крючок.

Короткое пребывание в воде револьверу нисколько не повредило. Раздался глухой выстрел; по телу