Я забрал подставленную Льюисом пешку. Он сделал вид, будто удивился.
– От мысли стать историком я еще не отказался. И это, пожалуй, идеальный вариант. Да вот только в аспирантуру надо поступать, в архивах копаться, а я вовсе не уверен, что именно этого хочу. Вряд ли прямо со студенческой скамьи можно попасть в телевизор на прайм-тайм с двадцатишестисерийной театрализованной историей мира.
– Маловероятная перспектива,– согласился Льюис и схавал мою пешку.– А на дипломатическую карьеру совсем забил?
Я улыбнулся, вспомнив прошлоновогоднюю вечеринку у дяди Хеймиша.
– Боюсь, это не для меня. Есть у меня знакомые такой породы, ума им не занимать. Но будь ты хоть семи пядей во лбу, все равно должен плясать под дудку гребаных политиканов.
– Ага! Стало быть, политика?
Я закусил нижнюю губу, оглядывая доску вдоль и поперек и гадая: если пойти слоном, не доставит ли он мне хлопот на новом месте?
– Не-а. Я бы и не прочь, да вот только… блин, политик должен все время торговать своей совестью. Ты или врешь, или так близок ко лжи, что разница уже незаметна. Для тебя цель всегда оправдывает средства. Враг твоего врага – твой друг. Может, он и сукин сын, но это наш сукин сын…
– Значит, политика отпадает.
– Ну, разве что понадобится помощник Ноаму Хомскому[107] .
– Вроде уже есть,– сказал Льюис.
– Тем более,– вздохнул я.
Льюис вопросительно глянул на меня:
– А все остальное – нормально?
– Ага.– Мне стало неловко.—А что?
Он пожал плечами, снова уставился на доску.
– Да ничего. Просто подумал: а все ли у нашего Прентиса…
– Здравствуйте, мальчики.
Мы обернулись. У Верити прическа была разлохмачена, лицо заспанное. Накинув длинный махровый халат, она взяла на кухне стакан молока и забрела в оранжерею.
– Доброе утро,– сказал я.
– Привет, милая.—Льюис повернулся так, чтобы она могла сесть к нему на колени.
Верити опустила голову Льюису на плечо, и он ее поцеловал в лоб.
– Все в порядке?
Она сонно кивнула, затем выпрямила спину, глотнула молока и взъерошила Льюису волосы.
– Надо было одеться,– сказала, зевнув.– Кошмары снились.
– Вот оно что,—ласково посочувствовал Льюис– Ах, бедняжка. Хочешь, приду к тебе в кроватку?
Верити сидела у Льюиса на коленях, слегка покачиваясь взад-вперед. Ее нижняя губа была по-детски оттопырена. Моя невестка нахмурилась и сказала:
– Нет.– И снова погладила Льюиса по голове.– Встаю. А ты доигрывай. Она улыбнулась мне и перевела взгляд на мужа: – Уже светает.
За стеклами оранжереи в небе действительно проступали серые разводы.
Верити помахала нам рукой и ушла, опустив голову, протирая глаза, обратно в дом.
Я пошел слоном. Льюис задумался.
Я выиграл коня и обменял пешку на слона к тому времени, как возвратилась Верити. Она умылась и оделась, и в леггинсах, черном платье для беременных и черном же кожаном пиджаке поверх него выглядела потрясно. Стала в дверях, хлопнула в ладоши и, когда мы обернулись, помахала ключами:
– Я за рулем. Возражения?
Мы с Льюисом переглянулись и одновременно замотали головами.
Поехали в розовато-серый рассвет на их новом «XR3i». Кожаная крыша убрана, печка —на полную мощность. Сначала через Лохгилпхед, потом – в Галланах; его пересекли вдоль и поперек, махая людям, которые все еще слонялись по улицам, и каждому встречному-поперечному крича: «С Новым годом!» Мы с Льюисом запаслись виски – укваситься не собирались, но если знакомых встретим, так чего ж не хлопнуть по стопочке? Правда, начали мы это дело вдвоем, и пошло как по маслу – выходит, не зря лакали газировку всю ночь.
Когда проезжали через холм на окраине Галланаха, я оглянулся на замок и испытал смешанное чувство: вину, стыд и нервозность. Я ведь ни на шаг не продвинулся в своем расследовании. Только твердил себе, что прямых улик по-прежнему нет и вообще я сейчас отдыхаю, праздник все-таки, в Новый год работать грех, надо оттягиваться и отрываться.
– А поехали-ка на Шор-роуд, окропим виски папину могилу! – вскричал вдруг Льюис– Да и мистер Эндрю Макдобби, тыща восемьсот двадцать третий – семьдесят пятый, и его супруга Мойра, тыща восемьсот двадцать первый – девятьсот третий, достойны того, чтобы о них сегодня вспомнили!
