приходилось возвышать голоса, чтобы слышать друг друга сквозь шум.
Ветерок доносил с того берега сладковатый, маслянистый запах гари.
Рыжая обезьяна ковыряла в зубах гигантским мечом.
— Еще одна картинка? — спросил человек. Он казался здоровым и подтянутым и больше не был молод. Борода его почти совсем побелела. — Дайте-ка я посмотрю.
Зная на сей раз, что нужно делать, Фассин показал человеку маленькую открытку с коричневыми облаками и желтым небом.
— Цвета явно перепутаны, — сказал он человеку. — Это невозможно не заметить.
— О да, здесь есть картинка. Я ее вижу.
— Я знаю, но что?..
— И кое-какая алгебра зашифрована в базовом коде.
При этих словах длинный кривой меч обезьяны со свистом разрубил человека пополам от шеи до бедра. Половинки кубарем покатились по ступеням к реке и унеслись прочь, поблескивая серебром.
Фассин посмотрел на огромную обезьяну.
— Эй, — сказал он, — это же был всего…
— Ну, так кто умнее? — прошипела обезьяна, убирая страшный сверкающий меч.
Фассин проснулся в холодном поту. Он находился в гробу — как раз ударился головой о крышку изнутри. Попытался моргнуть и не смог — что-то было у него в глазах, окружало их, окружало каждую его частицу, заполняло его рот, нос и анус…
Противоударный гель, дыхательная смесь, газолет. «Успокойся, на хер, — сказал он себе. — Ты что, первый год в наблюдателях?»
«Протрептик», бывший корабль воэнов, держал путь на Наскерон, в системе Юлюбиса, через систему Диреальете, под командой саморазоблачившейся истиннодвойни ИР Кверсера-и-Джаната, пиратов и специалистов по ближнему бою с воэнами.
Они снова начали мягкое торможение на пути к системе и скрытому ходу.
Детали сна начинали ускользать от Фассина, рыбы, прощаясь, выписывали под водой кривые. И все же он чувствовал — что-то он понял. Что же это было?
Мысли путались.
Что-то о Салуусе, и не было ли там и Хазеренс? Дом Сала, только этот дом был вулканом, потом виртуальная среда, в которой он встречался с кораблем, и корабль смотрел на…
Замаринованный в противоударном геле, окруженный им, Фассин чувствовал, как его глаза лезут из орбит, как мурашки бегут по коже. Сердце сжалось, а потом неровно застучало в груди.
Он сделает это сам. Он дождется, когда они вернутся на Наск, там он покажет это кому-нибудь (если найдет Валсеира, то спросит и у него, хотя ему думалось, что Валсеира он не найдет), но этого было мало. Он должен был знать.
Он записал картинку с открытки в память газолета. Лежа в противоударном геле внутри маленького стреловидного аппарата, он вызвал фотографию и увидел ее перед собой. Изображение голубого неба и белых облаков показалось ему странным, отчасти чуждым и неправильным, но отчасти знакомым, пробуждающим что-то ностальгическое.
Он увеличил изображение до таких размеров, что оно превратилось в расплывчатые пятна света. Просканировал всю картинку в поисках изображений поменьше, ничего не нашел, потом запустил различные программы, имевшиеся в биоразуме его газолета, для выявления последовательности в неупорядоченных данных. Может, он записал картинку с разрешением недостаточно высоким для того, чтобы разглядеть скрытое в ней? Можно ли эти скрытые данные (если только они там есть) обнаружить, не имея какого-то другого кода?
Жаль, что у него не было доступа к оригиналу, засунутому в карманчик снаружи газолета, — пока он прикован к месту перегрузкой при торможении, ему этой картинки не достать. И потом, если бы он начал слишком уж внимательно вглядываться в фотографию, это могло показаться подозрительным Кверсеру-и- Джанату. Потому что именно в ней, возможно, и крылся ответ (всего лишь может быть), крылся все это время.
— …Я поместил оригинал этой папки в сейфовый ларец и доставил его моему другу и собрату- коллекционеру в городе Дейлте, что в Южной полярной области… — Так, или почти так, сказал ему Валсеир.
У Фассина этот разговор был дословно записан в памяти газолета, но его стерли на борту «Изавта». Впрочем, это не имело значения — у него у самого память была прекрасная. Тогда он не понял скрытого смысла реплики Валсеира (вскоре корабли Меркатории попытались атаковать штормовой флот, и ему стало не до анализа), но, возможно, насельник хотел этим сказать, что существует и копия. Валсеир был ученым, пунктуальным в словоупотреблении, в терминологии. Он не стал бы говорить об оригинале чего-то, не будь необходимости отличать его от копии. Значит, копия была. Существовал дубликат, и старый насельник веселился от души, вручая его Фассину, который все это время хранил копию при себе.
Что ж, теория такого рода была вполне правдоподобной.
Фассин подумал, что это очень в духе Валсеира и что раньше он ошибался относительно старого насельника. Насельники и в самом деле были тверды в своих привычках и порой предсказуемы, учитывая обычную длительность их жизни, но иногда проявляли удивительную изобретательность.
Он уснул, программы мелькали перед ним, и ему снились потоки чисел, живая алгебра, полная уравнений и величин, которые начали обретать смысл, а потом (когда он попытался исследовать и понять их) — распадаться и исчезать в хаотическом мелькании.
Его разбудил мягкий звук колокольчика.
Он находился в газолете, в похищенном корабле воэнов. Торможение ослабло, словно они уже приближались к цели. Он переключился на наружный вид и разглядел оранжево-красное солнце прямо впереди. Нечто вроде насельника чуть шевельнулось на сиденье перед ним.
— Фассин? — сказали Кверсер-и-Джанат.
Если бы он не находился в противоударном геле внутри своего газолета, то, наверно, подпрыгнул бы.
— Ммм? — сказал он.
— Мы собираемся поместить вас в вашу маленькую камеру ненадолго, хорошо?
— Ну да, я понимаю.
— Как только мы выйдем на стандартный уровень в один «же».
— Слушаю и повинуюсь, — сказал он, пытаясь скрыть волнение в голосе.
Оказавшись снова в математическом пространстве своего газолета, Фассин получил результат.
Изображение облачного неба на открытке и вправду скрывало данные. Они находились там все время. Ответ, если это в самом деле был ответ, был у него с самого начала.
Он был похож на инопланетную алгебру.
Фассин попытался понять его.
В данных не было никакого смысла.
Они могли значить что угодно.
Архимандриту Люсеферусу не давало покоя неприятное подсасывание в животе. Он понял, что это. Такое же чувство овладевало им, когда он предпринимал что-то с опозданием или делал что-то неправильно. Как будто играешь в некую игру и вдруг осознаешь, что два хода назад совершил жуткий ляп, а теперь хочется вернуться и все переделать, переходить, устранить ошибку.
Когда он ребенком играл с другими детьми и совершал ошибку, то иногда говорил: «Слушай, я совсем не это хотел, я хотел вот что…»; он тогда же и обнаружил, что, хотя такое поведение и запрещалось правилами игры, подобные выходки удивительно часто сходили ему с рук. Поначалу он думал, что объясняется это его более сильным, чем у других детей, характером, но потом понял, что те, против кого такая тактика срабатывала, были в основном детьми отцов, не поднявшихся по лестнице власти так высоко, как его собственный. Впоследствии он и сам поднялся высоко и обнаружил, что мошенничество по-прежнему
