погружался в сон, но, прежде чем он успевал ухватить это, оно от него ускользало.
Спал он мало — всего по два-три часа в день, — но, когда все же засыпал, его обычно посещали сновидения, словно подсознание пыталось вместить все его сны в отведенное для них совсем небольшое пространство. Один раз он действительно стоял, закатав штаны, в небольшом потоке где-то в саду вокруг огромного дома, который не был ему виден, и голыми руками пытался ловить рыбу. Рыбы были его снами, хотя в то же время он в глубине души чувствовал, что и сама эта ситуация была сном. Когда он пытался поймать этих рыб (юркие маленькие существа мелькали в воде около его ног, как удлиненные капельки ртути), они ускользали из его рук и исчезали.
Он поднял голову — река текла через большой амфитеатр, и за его действиями внимательно наблюдала огромная толпа.
В точке перехода, когда «Протрептик» прекратил ускоряться, совершил полукульбит, лег на курс, ведущий к месту назначения, и начал сбрасывать скорость, Кверсер-и-Джанат потратили некоторое время, проверяя, как идет исцеление Айсула.
Фассин воспользовался этим для обследования корабля воэнов. Он поплыл в своем маленьком газолете по узким круговым коридорам, разглядывая жилые отсеки, кладовые и залы. Камеры следили за каждым его шагом — система тотального внутреннего наблюдения на корабле облегчала работу Кверсера- и-Джаната, присматривавших за Фассином краем глаза, когда они считали это нужным.
Он нашел то, что, видимо, было каютой командира, отделенной несколькими переборками от мостика. Из всех помещений корабля, отведенных для персонального проживания, это было самым просторным. Выглядело оно пустым и неприветливым. Здесь имелась чуть более удобная разновидность одного из сидений-люлек, какие он видел повсюду на корабле; на стенах кое-где было подобие росписи, на полу — что-то вроде коврового рисунка. Никаких покрытий, лишь изображения, то ли реальные, то ли проецируемые при помощи некой тонкопленочной технологии — Фассин не знал. Он слышал, что большинство военных кораблей устроены таким образом. Физическое отсутствие предметов, замененных своими визуальными подобиями, снижало массу корабля, к тому же вещи не срывались с места во время крутого маневра.
Фассин парил над одним из ковровых рисунков, напоминавших часть текста — малые значки с завитушками внутри орнамента, — но в памяти его газолета не нашлось подобного языка. Он записал картинку в память своей системы, спрашивая себя, что же она может значить. Кверсер-и-Джанат, наверно, сотрут ее при проходе через портал, ну да бог с ними.
В следующий раз, когда он встретился с кораблем, на другом берегу из воды отвесно поднималась темная массивная стена, вершину ее венчали зубцы и артиллерийские башни. Дальше виднелись стволы пушек, торчащие из амбразур, неровно распределенных по всей верхней четверти громадной стены, отчего она становилась похожей на борт древнего морского корабля, только громадного и абсурдно длинного; его титанический корпус уменьшался в перспективе. Пушки не были неподвижными — их обнаженные стволы двигались волнообразно в определенной последовательности, словно по собственной воле, отчего все сооружение приобретало странное сходство то ли с невозможной перевернутой тысяченожкой, то ли с триремой, строитель которой допустил немыслимый просчет и теперь ее весла бесполезно молотили воздух.
Рыжая обезьяна, как и обычно, сидела неподалеку. У нее был новый щит, круглый и до блеска отполированный. Она сидела, глядя на щит и смахивая с него воображаемые пылинки. Иногда накреняла щит туда-сюда, чтобы он сверкал на свету, а иногда держала так, чтобы можно было в него посмотреться.
— Текст? — спросил старик. — Спроецированный на пол? Нет, извините, у меня об этом нет никаких сведений — не хранится в памяти. Если бы корабль все еще существовал, а у меня имелся доступ…
Вид у него был печальный. Фассин посмотрел на рыжую обезьяну, но та отвернулась и начала что-то насвистывать или, по крайней мере, попыталась.
— А нет ли способа прочесть запись, что я сделал? — спросил Фассин.
— У вас есть запись? Вы были на корабле? — Вид у старика был удивленный.
Тут Фассину пришлось побродить туда-сюда — вверх по ступеням в обычную реальность, откуда он смог продемонстрировать записанное им изображение. Длиннорукая обезьяна подняла свой щит, и картинка отразилась в нем.
— Ах это?! — сказал старик и огладил короткую седую бородку. — Командир подобрал это давным- давно, в те дни, когда он командовал кораблем поменьше. Перевод на древний священный язык какого-то текста, который, насколько я знаю, знаменует конец мерзости, конец ИР.
— И что же здесь сказано? — спросил Фассин.
— Здесь сказано: «Я родился на водяной луне. Некоторые, особенно ее обитатели, называли ее планетой, но, поскольку она в диаметре чуть больше двухсот километров, название „луна“ представляется более точным. Эта луна целиком состояла из воды: я хочу сказать, что она представляла собой шар, лишенный не только суши, но и твердых пород внутри, просто сфера, не имеющая прочной сердцевины, состоящая из воды вплоть до самого своего ядра. Будь луна размером побольше, у нее было бы ледяное ядро, потому что вода, хотя и считается несжимаемой, на самом деле все же может сжиматься и при очень высоком давлении становится льдом. (Если вы живете на планете, где лед плавает на поверхности воды, то это покажется вам необычным и даже противоречащим законам природы, но именно так дело и обстоит.) Луна была слишком невелика, чтобы образовалось ледяное ядро, а потому, если ты достаточно жизнестоек и давление воды тебе нипочем, то можешь погрузиться на глубину — вес водного столба над тобой будет возрастать вплоть до самого центра луны. А там случаются странные вещи. Потому что здесь, в самом центре водяного шара, сила тяжести, казалось, отсутствовала. Ну да, колоссальное давление со всех сторон, но ты становишься фактически невесомым (на поверхности планеты, луны, водной или нет, тебя всегда притягивает к центру, но если ты в центре, то притяжение действует равномерно со всех сторон), и давление вокруг тебя поэтому не так уж и велико, как ты себе представлял, учитывая всю эту массу воды, из которой состоит луна. Это было, конечно…» И здесь текст обрывается.
Фассин задумался.
— И откуда он взялся, этот текст?
— Один из преданных проклятию, которого загнал и убил командир Иньялках, использовал его как своего рода мантру уничтожения памяти, стерев все следы того, что было в его памяти раньше. Позднее выяснилось, что этот ИР был из тех, которые тоже искали так называемое преобразование. Из-за поиска преобразования командир и заинтересовался всем этим. Эта мантра уничтожения памяти была переведена и хранилась отчасти как талисман, хотя, думаю, командир всегда считал, что в этом отрывке, которым ИР затирал свои воспоминания, есть и еще какой-то смысл и из него можно извлечь немалую пользу, если только расшифровать, потому что ИР, как говорил командир, слишком умны и из-за своего высокомерия иногда выдают важную информацию. То была еще одна причина, по которой он сохранил этот текст и постоянно держал перед собой.
В своем сне Фассин стоял вместе с Салуусом Кегаром на балконе над вулканической кальдерой, полной кипящей лавы, раскаленной до красноты.
— Мы должны газодинамизировать целую серию для… — Сал замолчал, откашлялся и помахал рукой. — В общем, всякая ерунда, — продолжал он, превратившись в насельника, но почему-то с человеческим лицом и человеческого роста. Он парил над волнами лавы. — Идиотские штуки, малютка Фассин. Я доставил оригинал зверя другу и коллеге из города Диреальете. Другу и коллеге.
Фассин разглядывал свои руки, проверяя, остался ли он еще самим собой.
Когда он поднял взгляд, Салууса уже не было, а по обоим берегам реки, в которой он стоял, громоздились храмы, до которых нужно было взбираться по крутым ступеням высотой в тюремную стену.
— Оригинал чего? — услышал Фассин собственный голос.
На другом берегу реки виднелся город эпохи расточительства: здания средней высоты, дым, электропоезда и многополосные дороги, заполненные ревущими автомобилями и грузовиками. Им
