— Я близко с ним познакомилась. С Арро. Он готов давать мне уроки. Подумай только, стать ученицей Клаудио Арро! Но ты где-то пропадал весь вечер. Что с тобой было, Аксель?
— Меня весь вечер тошнило. Наверное, я не справился с нервным шоком. Случай с Ребеккой напомнил мне о том, что, возможно, ждет меня самого, да и вообще всех нас.
Маргрете Ирене мотает головой:
— Ты все видишь в мрачном свете. То, что случилось с Ребеккой, это счастье. Она добилась того, чего хотела, а потом увидела мир в новом свете. Я ей даже завидую.
— Я тоже.
— Но этот путь не для нас. Перед нами открыт весь мир. Через несколько месяцев я окончу гимназию, а ты и так уже совершенно свободен.
Она делает глоток вина. Я тоже. Наши глаза встречаются. Теперь между нами появилось расстояние. Какая-то неуверенность. У нее есть страховочная сетка. У меня — ничего.
— Но я не знаю, на что мне употребить эту свободу, — говорю я.
— Ты должен дебютировать. И твой дебют будет самым успешным. Успешнее, чем дебют Ани Скууг. Чем мой. Потому что ты играешь лучше нас всех. Просто ты сам еще этого не знаешь.
— Стоп! Ты ошибаешься и прекрасно это знаешь. Откуда взялся миф, будто я так хорошо играю? Когда я так хорошо играл? Да никогда. Просто я предпочел все поставить на музыку, бросил школу и напугал вас. А чего я достиг? Ничего.
— Твое время еще придет. Будь уверен.
Мы сидим в гостиной, где стоят динамики Bowers & Wilkins и все пластинки. Эта гостиная теплее, чем гостиная Ани. Я признаюсь себе, что мне всегда здесь нравилось, но неприязнь, которую я с первой минуты чувствовал к Маргрете Ирене, смешалась с чувством стыда и желанием. Я уже не понимаю, что я чувствую на самом деле.
— Что ты хочешь послушать? — спрашивает Маргрете Ирене. — Ведь сегодня твой день рождения.
— Может быть, Шуберта? Квинтет до мажор?
— Шуберт так Шуберт.
Она идет к полке с пластинками. Я смотрю, как она достает пластинку, кладет ее на проигрыватель. Неловкие движения. И все-таки она слишком самоуверенна. Мне никогда не хотелось ее. Но, тем не менее, она проделывает со мной все, что хочет. Есть такие люди.
— Я звонил Сельме Люнге. Она согласилась давать мне уроки.
Маргрете Ирене поворачивается ко мне, она явно удивлена.
— Вот так вдруг?
— Она дала мне понять.
— Да, ведь теперь Ребекка не будет у нее заниматься. Надо заполнить пустоту.
— Я поступил глупо?
— Заниматься у Сельмы Люнге совсем не глупо. Но будь начеку, Аксель. Она — ведьма.
Я киваю.
— Хватит с тебя и того, что было… с твоими дамами, — хихикает она.
— Что ты имеешь в виду?
Она не отвечает. В динамиках уже слышно шуршание. Сейчас начнется музыка. Шуберт. То, невысказанное. То, что связывает меня и Аню.
Мы целуемся. Концерт кончился. Я собираюсь уходить. Встаю.
— Было очень приятно.
— Ты всегда такой вежливый, Аксель.
— Вежливость — добродетель. Но мне пора.
Она смотрит на меня. Держит меня обеими руками. Ее глаза сияют.
— Ты еще не можешь уйти. Ты еще не получил подарка. Она ведет меня в спальню.
— Сегодня мы сделаем это по-настоящему, — говорит она. Меня охватывает тоска.
— Я устал.
— Только не для этого.
Теперь все решает она. Постель приготовлена, Маргрете Ирене зажигает свечи.
— Может, это неправильно?
— Почему неправильно? Ни о чем не беспокойся. У меня свои способы предохранения.
Пути назад нет. Мне невыразимо грустно.
Наконец мы лежим голые. Нам ничто не мешает. Каждый раз, когда она прикасается ко мне, пламя свечи колеблется. Я вижу ее бледное лицо. При этом свете она красива. Я целую ее лоб, губы, грудь.
Но больше ничего не могу.
— Ты устал, Аксель.
— Да. Может, в другой раз.
— Тогда мы сделаем это по-старому.
Я чувствую, как приходит желание, но для «настоящего» уже слишком поздно. Мы оба стараемся. Мы почти взрослые. Она лежит голая рядом со мной. И крепко меня держит.
— Твой подарок — это я. Помни об этом. Что бы ни случилось, я навсегда останусь твоим подарком.
Я сижу у Сюннестведта. В его маленькой гостиной с мягкой мебелью, старым роялем и спертым воздухом. Он говорит, что все понимает.
— Сельма Люнге замечательный педагог.
— Дело не только в этом. Но чего довольно, того довольно.
— Чего довольно, того довольно, — повторяет Сюннестведт.
Он хочет угостить меня кофе с печеньем, шаркает на кухню, гремит чашками, приносит печенье в пластиковой упаковке, срок хранения такого печенья три года. Я помогаю ему. Он всегда чем-нибудь меня угощает. Усевшись снова в свое кресло, он выглядит совершенно беспомощным. Изо рта у него дурно пахнет. Я думаю, что мне следовало пригласить его домой.
— Жизнь продолжается, — утешаю я его.
— У Ребекки Фрост был блестящий дебют, — говорит он.
— Мы еще о ней услышим.
— Безусловно.
— А когда ты собираешься дебютировать? — Он смотрит на меня теплым взглядом алкоголика, который я так хорошо знаю, мы пьем кофе и хрустим печеньем.
Я никогда не видел, чтобы он пил.
— Столько всего случилось. Мне надо еще немного времени.
— Я понимаю.
Он сидит, задумавшись. Я тоже думаю, обо всем том, чему он меня так и не научил. Более бесполезного учителя у меня не было. Я пытаюсь припомнить хоть что-нибудь из того, что он знает и чем бы я мог воспользоваться. Нет, ничего. И все-таки я его люблю, люблю главным образом за то, что он никогда не мешал мне и не лишал меня смелости. Мне грустно с ним расставаться, потому что теперь мне будет труднее. Он был посредственностью, тем, против чего я боролся, но у него был хороший слух и он аплодировал мне в нужных местах. И хотя он ни разу не критиковал меня, я всегда понимал, когда он был недоволен. А сейчас за что я борюсь? За место на вершине? Там, где, по словам многих, холодно и дует ветер? Я страшусь будущего. Сюннестведт, по крайней мере, хорошо чувствовал музыку.
— А что с Брамсом? — неожиданно спрашивает он.
— С концертом си-бемоль мажор? Ему придется подождать. Многому придется подождать.
Он кивает.
— Тебе нечего бояться, мой мальчик. Ты лучше их всех. Когда-нибудь я буду гордиться тобой.
Я не отвечаю. Подхожу к его проигрывателю. Ставлю пластинку. Шуберт. Квинтет до мажор. Вторая
