Я знал, что будет так. Но я молчу. На той, тогдашней плесени и гнили Возрос кумач грохочущих торжеств, Повадки новоявленных божеств, Броневики, агитавтомобили,— Все узнаю, и всюду мне видна Одна рука, истерика одна. Подобный переход не мной замечен. Мы оба щепки этого костра. Но я обобран, выжат, искалечен, Я понял все, а ты, моя сестра, Со взором снисходительно-приветным (От этого мне тоже не уйти), Пропахшая степным вольготным ветром, И порохом, и «Лориган-Коти»,— Мне доказать пытаешься, что бегство Погибельно, что время бросить детство И дар отдать на просвещенье масс… Мелькает «с нами», «наше» и «у нас». Но я молчу. Из этой мясорубки Нет выхода, и ты обречена. Здесь судьбы побежденных так же хрупки, Как судьбы победителей. Весна Меж тем берет права свои. Я слышу, Как вниз роняет капли бахрома Сплошных сосулек, облепивших крышу. Я не умру и не сойду с ума, Как и тогда. Я попросту уеду, А ты, подвластна все тому же бреду, Погубишь все, потом умрешь сама — От тифа ли, от пыток ли, от пули… И, торжествуя, встанет в карауле Нас на пиру собравшая чума. Ты выпустишь меня по дружбе старой. И я — сутулый, желтый, сухопарый — Пойду домой по снегу, по воде — В забвенье, в эмигрантскую мякину: Ведь если я навек тебя покину, Мне не найти пристанища нигде. Чириканье голодных птиц на ветках, Прохожие в своих одеждах ветхих, Темнеющая к ночи синева, На Невском пресловутая трава — Во всем просвет, прозрачность, истонченье, Безбожно накренившаяся ось, И будущего тайное значенье Сквозь ткань пейзажа светится насквозь. О женщина десятых и двадцатых, Затем шестидесятых, — общий бред, Подруга всех забитых и распятых, Хранившая себя при всех расплатах,— Не льсти себе: тебе спасенья нет. Мы мнили — ты бессмертна. Черта в стуле! Тебе сходило все на первый раз: В себя стреляла ты, но эти пули, Тебя не тронув, попадали в нас. Тебе не минуть жребия того же: Обрыва всех путей, постыдной дрожи, Тоски, мольбы, мурашек по спине… Но как же я любил тебя! О Боже, Я так любил тебя! Ты веришь мне? Мы делали тебя. Мы создавали Твой бледный образ из своей мечты, К тебе мы обращали наше «Vale» — Мы знали, что от нас осталась ты, Одна за всех, одна из миллиона… Но знаешь ты судьбу Пигмалиона? Миф умолчал о главном. У богов Он вымолил тебя. Он был готов Хоть жизнью заплатить за эту милость — И все же отдал больше, чем имел. Мир дрогнул — равновесье сохранилось. Ты ожила, а он окаменел. Вот так и я: вся страсть твоя, вся прелесть Так безнадежно, мертвенно чужды Моим мирам, где все слова приелись, Все дни пусты и в счастье нет нужды. Я сотворил тебя. Через полгода Ты бросила меня, пережила — Как всякая добытая свобода, Взращенный сын, любимая жена. От нас ты набиралась слов и жестов, Измен, истом, истерики, инцестов, Прозрений, бдений, слез, эффектных поз,— Ты все от нас взяла, но обманула, Поскольку никогда не дотянула До нашей честной гибели всерьез. Живучесть, участь мнимоодержимых! Ты выживала при любых режимах,
