Сто лет назад (а сколько в самом деле? Все милосердно прячется в туман) Мы пережили — нет, преодолели Угарно-кокаиновый роман, Продлившийся от середины лета До предвоенной тягостной зимы, Типичный для тогдашнего поэта И дочери профессорской семьи. О этот демонизм, о вамп наивный, Богемный, добросовестно-надрывный, Метания от беса до креста, Запекшиеся черные уста, «Хочу грешить!», «Хочу уйти в монашки!», «Хочу вина!», «Хочу на острова!» — О, как я изучил твои замашки, Безбожный грим, заемные слова, Разрывы и прощания без счета… Но было в этом истинное что-то — Твой первый страх, твой полудетский плач, И зябнущее, тоненькое тело, В котором трепетала и болела Душа живая, как ее ни прячь. Ночные кабаки, где слух терзали Безумцы с подведенными глазами; Метельные видения, мосты, Вся сомовщина, вся арлекинада, Все притяженье черной пустоты: Мы к гибели летим, и так и надо, Все поделом! Мучительный набор: Полозьев скрип, откинутая полость, И звездный мрак, и в этом тоже пошлость — Не музыка, не гибель, а позор. Вот плеоназм: упадок декаданса, Торговля бредом, драмы в синема… В конце концов я этому не сдамся, И не умру, и не сойду с ума, Затем что гниль чужда моей природе И я скучаю там, где гибель в моде. Все, что носилось в воздухе ночном, Февральском, стылом, каплющем, зеленом,— Все разошлось с годами по салонам. Играйте дальше. Я тут ни при чем. Вот так, друг друга вдребезги измучив, Мы разошлись шесть лет тому назад: Елагин остров, между черных сучьев Стоит февральский розовый закат, Но тьма клубится на востоке мглистом. Мы расстаемся. Плоски все слова. До этого ты месяц или два Металась между мной и террористом, Он ждет тебя сегодня в полседьмого, Я каблуком утаптываю снег, И все, что в нас покуда есть живого, Сейчас умрет — теперь уже навек. Дальнейшее не стоит описанья. Война, развал, февральское восстанье — Все двинулось лавиной стольких бед, Что нам равна возможность всех исходов. Вот участь богоизбранных народов: Куда ни сунься — им спасенья нет. Куда ни правь — направо ли, налево,— Всех притяженье ямы одолело, И я — похмельный гость в чумном пиру — На плечи крест безропотно беру. Что о тебе я слышал? В общем, мало: Сперва пила, любовников меняла, С одним из них затеяла журнал, У Белого в истерике валялась, Из-за эсера Кошкина стрелялась… Однажды ночью я тебя узнал: Ты ехала с хлыстом в автомобиле. Хлыст был раскормлен. Их тогда любили. Теперь, когда, решившись наконец, Дождавшись всех обещанных возмездий, Я подаю прошенье об отъезде,— Ты предо мной: без грима, без колец, В обличий стандартной комиссарши, Не сделавшем тебя, однако, старше, С короткой стрижкой, с пламенем в глазах… Кто мог предугадать такой зигзаг — Не я ли сам? Не нас ли всех манило Предвестье бури, грозная волна? Все жаждали пройти через горнило — И вот прошли. Я заплатил сполна. Что ты творила в три последних года — Не ведаю. Какие-то фронты… Затянутая в кожанку свобода, Жена наркома — это тоже ты, И этот порох, заменивший ладан, И кожа, заменившая парчу,— И этот путь был мною предугадан.
