обращая внимания на пачкавший колени пепел. Петр все еще гадал, какие слова пустить в ход, чтобы не выдать, что представления не имеет ни о личности гостя, ни о цели его визита.

– Зря вы с Вовкой-халтурщиком связались, – Марушкин ткнул пальцем куда-то за плечо Петра. Ага, это он на семейный портрет показывает. – У него одно да потому – Валеджио-Архилеос, Архилеос-Валеджио. А Архилеос, между прочим, выдумкой не блещет. Читал я его интервью с подробными иллюстрациями творческой манеры. Он ведь, обормот, вырезает из журналов голых баб, а потом подрисовывает к ним все эти кольчуги… Сам подробно расписывал процесс. Ну, а Вовка под него молотит со страшной силой. Я бы вам изобразил в любом стиле, хошь Дали, хошь товарища Микель-Антона…

Он держался, как человек совершенно свойский. Поразмыслив, Петр решил перехватить, наконец, инициативу. Он тоже закурил и спросил деловито:

– Ангел мой, ты слышал, что я немного башкой приложился?

– Весь город говорит.

– Ну вот, – сказал Петр, – умом я не подвинулся, вот только стала что-то злить пустая болтовня… Давай о деле. Про Вовку потом поговорим.

– Опаньки! Елы-палы! – воскликнул Марушкин с видом уязвленного самолюбия. – А я что, потрепаться зашел от нечего делать? Вот они, все три, – он похлопал по одному из прямоугольных пакетов. – И если вам не понравится, Палваныч, то выписывайте вы себе из столиц Цинандали или Глазуньева. Только они ж мэтры, они не станут за пятерку душу бессмертную продавать, это я, сирый и убогий юный талант, на всякие авантюры соглашаюсь, утешая себя тем, что и великий Бенвенуто не чурался тогдашний уголовный кодекс то и дело нарушать.

– Ты потише… Бенвенуто, – сказал Петр на всякий случай. Ему не понравилось упоминание об авантюре и явственные аллюзии насчет уголовного кодекса.

– А вы что, кабинет не почистили?

– Почистил, почистил. Все равно, соблюдай благопристойность.

– Есть соблюдать, – шутовски отдал честь странный юнец. – Будете смотреть, Палваныч?

– Валяй, – кивнул Петр, довольный собой, пока что никаких недоразумений не возникло, все шло, как по писаному.

Юнец вскочил, присел на корточки возле пакета, достал крохотный перочинный ножичек и принялся шустро резать шпагат, которым прямоугольный предмет был увязан крест-накрест. Петр осторожности ради подошел вплотную, готовый немедленно двинуть хилому ногой по зубам, если там и в самом деле что-нибудь вроде бомбы.

Зря беспокоился. В пакете оказалась картина. И во втором. И в третьем. Прислонив полотна в простых крашеных рамках к креслу, выстроив их в рядок, юнец отступил на шаг, сложил правую ладонь трубочкой, глянул, словно в подзорную трубу:

– Работа на пятерочку, Палваныч, оцените…

Петр присел на корточки, присмотрелся. Первая картина, как он после некоторых раздумий сообразил, изображала букет в вазе, вторая – одинокий цветок на трехцветном фоне, а у третьей не было ни сюжета, ни осмысленной композиции – попросту несколько ярких, геометрически правильных пятен на столь же ярком фоне в виде желтых и розовых треугольников.

Нельзя сказать, что он был в живописи совершеннейшим профаном, но его стойкий плебейский вкус восхищали лишь совершенно осмысленные, четко выписанные образы: море и корабли Айвазовского, пейзажи Левитана, богатыри Васильева. И прочее в том же духе. Во всевозможных «измах» он был не силен, делая исключение лишь для Рене Магритта, – да и то потому, что у Магритта все опять-таки было четко прописано. Перед ним же был классический который-то «изм», оставлявший равнодушным.

– Что это вы лицом нахмурились? – углядел его реакцию ушлый юноша. – По-моему, получилось отлично. Взгляните.

Он достал из потрепанной пластиковой папочки яркий большой буклет, не глядя раскрыл на нужной странице, подсунул Петру под нос. – Все наличествует. «Ваза», «Орхидея», «Размышление».

Петр перелистал буклет. Так, Юрий Филиппович Панкратов, судя по датам, скончавшийся в прошлом году. Ну да, на всех трех полотнах значится «Панкр» с характерным росчерком вместо недостающих букв. Участник выставок в Париже, Нью-Йорке… Ишь ты, похоже, и в самом деле нешуточный мэтр, полмира объездил, автор текста употреблял исключительно превосходные степени… Вот она, «Ваза», вот и остальные две…

– Внимание! – торжественно объявил Марушкин. – Демонстрирую изнанку.

Он присел, одну за другой перевернул картины изнанкой. Вот-те нате… С оборотной стороны красовались изображенные в той же манере цветы, яркие круги, выгнутые, деформированные треугольники и прочая геометрия.

– Пожалте-с! – ликующе возгласил Марушкин. – В точности, как требовал заказчик. Все замотивировано. Панкратов, когда был еще молод и нищ, частенько рисовал на холстах с двух сторон. Потому что денег не хватало, приходилось изворачиваться. Подчеркиваю особо: даты на полотнах полностью соответствуют прототипам, сиречь оригиналам. Все до единой. Ни с какой стороны не подкопаешься. Неделю в галерее торчал и с замшелыми панкратоведками точил лясы.

«Ах, так это подделка?» – наконец осенило Петра. Все к тому…

– Ну посмотрим, посмотрим… – ворчливо прокомментировал он, притворяясь, будто вдумчиво изучает полотна с обеих сторон, – надо сказать, недурственно…

– Ничего себе эпитет! – возмутился Марушкин. – Всего-то? Я, как конь, старался…

Поняв, что его догадка подтвердилась полностью, но все еще гадая, что же дальше, Петр придал себе небрежно-задумчивый вид, пожевал губами, почесал в затылке:

– Ладно, ладно… На совесть потрудился. А…

– Все в ажуре! – поднял ладонь Марушкин. Достал из той же папочки стопку бумаг, разбросал их на полированном столе. – Извольте-с, милостивец! Согласно списку необходимых документов для вывоза за