ту… И костюм, наверное, перемазался… и черт с ним.

– Вот теперь вижу, что настроение у тебя пришло в норму, – фыркнул Петр ей в ухо. – Коли уж женщина беспокоится о нарядах…

– Да ну его к черту… – счастливо засмеялась Катя.

– Слушай, – прошептал он ей на ухо, почти не владея собой. – Нам в этом коттеджике комнатенку не отведут?

– Конечно, как в прошлые разы, – прошептала Катя, чуть ворохнувшись, чтобы прижаться к нему поудобнее. – Нина так и спрашивала, не останемся ли ночевать…

– Пойдем? – сказал он, чувствуя, как тело становится невесомым настолько, что подошвы оторвались от земли. – Прокрадемся незаметно в ту горенку…

Сумерки еще не превратились в ночной мрак, но им было положительно наплевать, действовала все та же магия речной свежести и черемухового цвета. Они словно стали единым целым, двигались, как один человек. Держась за руки и пересмеиваясь, побежали к дому. Катя уверенно втащила его на веранду, в низкую дверь, на боковую лестницу. Он успел заметить в полумраке, в большой комнате, которую они миновали на цыпочках, огромный, выложенный мрамором камин, какие-то статуэтки на нем, рысью шкуру на стене. Коридорчик, филенчатая темная дверь…

Катя втолкнула его в комнату, захлопнула дверь, прижалась к ней, заложив руки за спину. Ее голос подрагивал от сдерживаемого смеха:

– Пашка, что с тобой? Не узнать… Как школьники на танцах, честное слово…

– Ага, – сказал он, всей пятерней раздергивая узел галстука. – Значит, вы, мадам, именно так и вели себя на танцах? Интересно услышать…

– Ну что ты к словам цепляешься? Я имею в виду, как…

– Иди сюда, – выговорил он, задыхаясь.

– Не-а, – мотнула головой Катя. – Ты меня будешь совращать, а я девушка застенчивая, благовоспитанная и где-то даже невинная…

– А где конкретно? Здесь? Здесь?

Она пискнула, забарахталась, но Петр уже не мог играть – притянул, целовал, пока она не стала задыхаться, не сразу справился с незнакомой застежкой шелковых брюк, но она помогла, выгибаясь и постанывая, сама сбросила остальное, белоснежной тенью скользнула в полумраке, отвернула покрывало на низкой кровати.

На сей раз он не оскандалился, был неутомим и ласков. Делал все, что позволяла Катя, а позволяла она все. Когда схлынула буря, они любили друг друга неспешно, до боли крепко, бледная полоса лунного света косо наползала через комнату, пока не залила их с ног до головы призрачным свечением. Они не оторвались друг от друга. Почему-то было очень важно неотрывно смотреть в ее запрокинутое лицо – словно это не позволяло миражу растаять. Он понимал, что женщина в его объятиях – не мираж и не морок, но все равно боялся проснуться…

Отставной подполковник Савельев, актер в диковинном театре, самозванец и подменыш, был опустошенно счастлив. Не было тревог и печалей, не было неуверенности, в его объятиях, тесно прижавшись, лежала женщина его мечты, столь же усталая и довольная. Даже в мыслях считать ее чужой он уже не мог. Это была его женщина, за которую он собирался драться со всем белым светом – и с черным тоже…

– Интересные дела, – сказала Катя, щекоча ему щеку длинными ресницами, не шевелясь. – На старости лет быть соблазненной собственным мужем по классическим канонам – от поцелуев под елочкой до постели в чужом доме…

– Жалеешь?

– Ни капельки, – она потерлась щекой о его щеку. – Почаще бы так… Пашка, ты не рассердишься?

– Смотря на что.

– А если я скажу жуткую глупость?

– Тогда не рассержусь.

– Мне иногда кажется, что тебя подменили. Совсем другой стал.

– Это плохо? – спросил он, впервые за весь день тревожно напрягшись.

– Наоборот, глупый… Такой мне гораздо больше по душе.

– Правда?

– Чистейшая. Правда, только правда и ничего, кроме правды… Паша… А всему этому – и правда, конец?

– Честное слово, – сказал он сдавленным голосом. – Поиграли – и будет. Считай, на меня нашло затмение. С каждым может случиться. А потом все кончилось. Прошло наваждение.

– Ох, как верить хочется… – сказала она с надеждой, заставившей сердце бедняги подполковника заколотиться чаще. – Знал бы ты, как мне все это осточертело…

– Катенька, – сказал он тихо, – не знаю, чем уж тебе и клясться, только все будет по-новому.

– Знать бы только, что наваждение не вернется…

– Не надо, милая, – сказал он, почувствовав в ее голосе тревогу. – Ты уж мне поверь.

– Только подумать, что для этого потребовалась всего-навсего дурацкая авария…

– Никогда не знаешь наперед, что потребуется, – сказал он рассудительно. – Если помнишь Библию, с