сидел, как на корове седло, сразу чувствовалось, что ему гораздо больше пришелся бы по вкусу и наряд попроще, и застолье без лишних затей, с водочкой и неразрезанными крупными огурцами. Зато его супружница, рыхлая бабища, на вид немногим младше супруга, но раза в два его габаритнее, морщинами напоминавшая шарпея, изо всех сил старалась показать себя светской львицей: без умолку, перебивая всех, кого только удавалось, трещала о своей коллекции фарфора – конечно же, громадной, конечно же, невероятно антикварной. Банкир косился на супругу страдальчески, но прервать поток красноречия не осмеливался с выдержкой старого, законченного подкаблучника.

Потом подали шашлыки. Потом их ели. Потом пили чай с коньячком и коньячок без чая. Светскую, в общем-то заурядную болтовню Петр воспринимал вполуха, ухитряясь время от времени встревать с уместными репликами-междометиями. Дожидался подходящего момента. Таковой настал, когда немного отяжелевшие гости стали разбредаться от стола. Петр подметил, что Карсавин с Рыжовым временами так и щупают его пытливыми взглядами. Юная блондинка Лара, громко посетовав на вялость и чурбаноподобность кавалеров, заставила вездесущего Самвела включить магнитофон на веранде, утащила туда Катю, самого молодого из присутствующих мужиков, и они там принялись беззаботно отплясывать втроем.

Не теряя времени, Петр подошел к Черскому, оказавшемуся в одиночестве на уголке стола, присел рядом на тяжеленный стул:

– Данила Петрович…

– Да? – равнодушно отозвался Черский.

– Вы так и не дали окончательного ответа по поводу проекта. В конце-то концов, он не требует непременного присутствия вашего «Интеркрайта», но двери открыты для всех желающих… – и сделал выжидательную паузу.

Не шевелясь и не меняя позы, Черский лениво протянул:

– Дражайший мой Павел Иванович, вы помните старый анекдот на тему о том, что есть демократия?

– Ну… – на миг растерялся Петр.

– Правда не помните? Демократия – это когда человека посылают к, в и на, а он волен идти куда захочет…

Поза, интонация, усмешка – все это, вместе взятое, неопровержимо свидетельствовало, что ни о каких шутках и речи нет. Открытое, прямое оскорбление. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы это понять.

Петру кровь бросилась в лицо, но он сдержался, пожал плечами:

– Была бы честь предложена, а от убытка бог избавил…

– Была бы честь, была бы честь, была бы честь… – на манер известных гардемаринов негромко пропел Черский, ухмыляясь, все так же глядя в сторону с холодным презрением аристократа, в упор не замечавшего выскочку-нувориша.

Чтобы не нарываться далее на совершенно непонятные сложности, Петр снова пожал плечами, повернулся спиной и отошел. О такой реакции Пашка его не предупреждал. Похоже, пробежал меж ними целый табунок черных кошек…

На веранде танцевали. Петр постоял, все с той же щемящей тоской глядя, как взлетают Катины распущенные волосы, как она, став совсем юной и невероятно красивой, раскованно и грациозно отплясывает в такт музыке, словно колышется на легком ветерке пламя костра. «Пропал ты, подполковник, – подумал он с волнующей обреченно-

стью, – совсем пропал».

– Павел Иванович?

Он нехотя обернулся. Точно, оба зверя выбежали на ловца…

– Ну пойдем, побеседуем, соколы мои… – сказал он, с сожалением отворачиваясь от веранды.

Огляделся в поисках подходящего местечка, направился к дальней беседке у забора из проволочной сетки, ажурному сооруженьицу из тонких досок, опять-таки в стиле древнерусских теремов. Оба покорно тащились за ним, однажды показалось даже, что Рыжов тяжко вздохнул.

Петр первым уселся прямо на краешек квадратного низкого стола, занимавшего всю середину беседки. Вытащил сигареты, с расстановкой выпустил дым, оглядел их, выжидательно взиравших. «Поциничнее, понапористее, – наставлял вчера Пашка. – Чтобы ни тени сомнения не зародилось у ореликов, чтобы чувствовали себя, как глупенькая семиклассница, когда ее физрук недвусмысленно притиснет к стеночке…»

– Ну что, друзья мои, – сказал Петр, – близится великий день?

Оба почти синхронно закивали в том смысле, что да, близится. Петру в их взорах почудилась прямо-таки собачья преданность. «А ведь Пашка, похоже, держит этих бобров в кулаке, – подумал он не без гордости. – Ишь, как уставились, а ведь не пацаны, не дешевые столоначальники».

– В общем, хочу верить, что могу полностью на вас полагаться, соколы мои, – произнес он не без металла в голосе. – Прав я, хочется думать?

Рыжов торопливо закивал. Вальяжный Карсавин пожал плечами:

– Какой может быть разговор, Павел Иванович? – и несколько вымученно усмехнулся: – Неужели вы сомневались?

– Ну, я не сомневался… – сказал Петр, – просто в последнее время по Шантарску бродят разные идиотские слухи – Савельев-де здорово треснулся башкой об асфальт, сдал и пришел в постыдную слабость… Могу вас заверить, соколы, что ничего подобного нет. И башкой об асфальт не трескался, и, что гораздо более важно, прежней хватки ни в коем случае не утратил…

– Это ж видно… – заискивающе поддакнул Рыжов. – И я не сомневаюсь, и Олег Викентьевич нисколечко не сомневается… Верно? Вот видите, Павел Иванович, если вам кто-то что-то нашептал – не верьте вы, бога ради, слухам… Мы все сделаем в точности, как было прежде оговорено. Можете на нас положиться.