европеоидные, и волосы спускались ниже плеч. На лбу у многих волосы перехвачены ремешком, чтобы не мешали смотреть. Что поразило вертолетчика, так это выражение бешеной злобы, искажавшее каждое лицо. Такого бешенства, такой ненависти он как-то и не представлял себе… А тем более не понимал, чем он-то вызвал такой приступ ненависти? Парню стало по-настоящему страшно – не оставалось никаких сомнений, какая судьба ожидала бы его, попадись он этим великанам.
Вертолетчик еще раз прошелся над деревушкой – бревенчатые избы без труб, топятся, наверное, по- черному, стоят не отделенные друг от друга, без ограды. Толпа светловолосых великанов все бежала за вертолетом, повторяя все его маневры, – круг над огородами (там и правда что-то росло, но вертолетчик не разглядел, что именно), движение по прямой через поляну и в лес… Долго ли они бежали за ним, вертолетчик тоже не мог бы сказать.
Все происшедшее оставляло какое-то странное чувство нереальности. Было? Не было? Он видел кусок чего-то непонятного, необъяснимого и сам не понимал – чего. Впрочем, рассказать о виденном он рассказал, и его рассказ приняли легче, чем вертолетчик опасался.
Среди вертолетчиков, летающих над Тоджинской котловиной, давно ходит слух, что есть в глухой тайге неведомые поселки, никак не связанные с цивилизацией. Приключения, похожие на приключения вертолетчика, испытывают, конечно, не все, но все-таки довольно многие. Так что психом его не сочли и не считали, что он все выдумал, набивая себе цену. Еще несколько человек выходили на такие же поселки, никак не связанные с остальной цивилизацией. Всех, кто зависал над ними, ждал такой же нелюбезный прием, и если даже вертолетчики садились, то из машин не выходили.
Объясняют эти деревушки по-разному: кто говорит, что это беглые фанатики-старообрядцы. Искали они Беловодье – обетованную страну, где молочные реки текут в кисельных берегах, да и поселились подальше от остального человечества. Беловодья, правда не нашли, но зато нашли безлюдную страну, где могли жить по законам своей веры, не подвергаясь притеснениям, и могли вырастить своих детей в своих представлениях. Так, мол, и живут старообрядцы сами в себе и сами для себя. Ни сами к людям не выходят, ни к себе никого не ждут и всех приходящих на всякий случай убивают: а вдруг человек потом сбежит и раскроет, где стоит такой поселок?
Поговаривают и о крестьянах, бежавших целыми деревнями от коллективизации в начале 1930-х годов. Мол, живут они по своим законам, общиной, и тоже всех посторонних к себе не очень ждут. Из уст в уста передается история, как в начале 1960-х годов два геолога совершенно случайно попали в такой поселок. Ну, и предложили им на выбор: или смерть, или навсегда остаться в поселке. Те, естественно, выбирают остаться, а им: нет, вы еще подумайте… Потому что мы вас сначала женим, а уже как дети пойдут, из деревни начнем выпускать. А сбежите – убьем ваших детей… Годится?
Если верить передаваемой из уст в уста легенде, один из геологов все-таки сбежал – через несколько лет, оставив в поселке заложниками жену и детей. Убили их или нет, неизвестно, потому что когда в поселок ворвались представители власть предержащих, деревня-то оказалась брошенной. Беглецы сбежали еще раз, растворились в таежной беспредельности, и бежавший геолог никогда не узнал о судьбе своей таежной семьи.
В какой степени это легенда, в какой истина – не знаю. Скорее всего, какие-то случаи были, но откуда мне знать, насколько точно их передают? Но и все истории про старообрядцев, про бежавших крестьян не объясняют кое-чего… Ну, допустим, избы по-черному, ну, нет деревенской улицы, – ладно, беглецы одичали в горах. Но каким образом они ухитрились за два-три поколения подрасти сантиметров на тридцать и почему оружие у них бронзовое – вот этого легенда не объясняет.
У этих деталей есть другое, уже совсем безумное объяснение, куда более безумное, чем беглые русские люди. Дело в том, что в XX веке до Рождества Христова в Минусинскую котловину пришли рослые светловолосые люди, плавившие бронзу и делавшие бронзовые мечи. По одним сведениям, рослые люди, динлины китайских летописей, исчезают из Южной Сибири в III—IV веках по Рождеству Христову – тогда из глубин Центральной Азии хлынули монголоидные гяньгуни и ассимилировали рослых светловолосых великанов. По другим же сведениям, до XIII века европеоиды преобладали в Хакасии. Уже после нашествия монголов, когда победители сознательно меняли население, переселяя покоренных в Северный Китай, а Минусинскую котловину населяя своими тюркоязычными подданными, – тогда только исчезло прежнее, рослое и светловолосое население. Исчезли те динлины, о которых китайцы писали как о неприятных по внешности людях: слишком больших, грубого сложения, с отвратительно светлыми глазами и светлыми волосами, такими, что противно и страшно смотреть…
Ну так вот, светловолосые гиганты Тоджинской котловины очень уж напоминают динлинов… И даже бронзовое оружие! Есть, конечно, опасность, что образованные вертолетчики объясняют виденное так, как им интересно и удобно. В конце концов, многое ли можно рассмотреть с воздуха, пусть с небольшой высоты? Может быть, какие-то черты динлинов просто приписываются как раз беглым русским?
Но все это – только никем не доказанные, вполне спекулятивные предположения. Мой же знакомый вертолетчик клянется, что про динлинов услышал много позже того, как светловолосые великаны с жестокими, злобными лицами махали в его сторону бронзовыми мечами и ножами.
А разгадки не знает никто.
Глава 21
НЕВЕДОМАЯ ДЕРЕВНЯ
Эту историю рассказал мне старый геолог, Богдан Секацкий, работавший в Красноярском крае бог знает сколько времени, с начала тридцатых годов. Живая легенда, опытный и мудрый человек, он вызывал уважение всех, кто приближался к нему. Имя я, конечно, изменил, тем более, что Секацкий уже несколько лет пребывает в другом мире. Всякий, кто знаком с миром красноярской геологии, конечно, легко поймет, кого я имел в виду, но называть этого умного, ироничного и приятного человека настоящим именем не хочется.
А история эта произошла с Секацким где-то перед самой войной, в эпоху Великой экспедиции, когда перед геологами ставились задачи простые и ясные: любой ценой открывать месторождения. Как работать, где, за счет чего – неважно. Сколько людей погибнет и потеряет здоровье – тоже неважно, а важно только находить и разрабатывать.
В те годы нарушение техники безопасности оставалось делом совершенно обычным, и нет совершенно ничего странного, что молодого, 28-летнего Секацкого отправляли в маршруты одного. В том числе в довольно тяжелые маршруты, по малоизвестным местам. В то лето он работал по правым притокам Бирюсы. Той самой, о которой песня:
Бирюса течет, впадая в речку Тасееву, а та впадает в Ангару. И Бирюса, и Тасеева рассекают темнохвойную тайгу, текут по местам, где хриплая сибирская кукушка не нагадает вам слишком много лет, где округлые холмы покрыты пихтой, кедром и ельником. В этих местах даже летом температура может упасть до нуля, и заморозки в июле месяце бывают не каждое лето, но бывают. В те времена лоси и медведи тут бродили, не уступая человеку дорогу, и Богдан Васильевич рассказывал, как видел своими глазами: медведь копал землю под выворотнем, ловил бурундука, выворачивая из земли небольшие золотые самородки.
– Так, с ноготь большого пальца, – уточнил тогда Секацкий.
– И вы их все сдали?!
– Конечно, сдал. Мы тогда не думали, что можно что-то взять себе, мы мощь государства крепили…
И Богдан Васильевич, пережиток прошлого и живой свидетель, усмехнулся довольно-таки неприятной улыбкой.
Историю эту он рассказал мне года за два до своей смерти. Рассказывал, надолго замолкал, жевал губами и раздумывал, склоняя голову к плечу. На вопрос, рассказывал ли он ее еще кому-то, не ответил, и я не уверен, что ее никто больше не слышал. Передаю ее так, как запомнил.
В этот год Секацкий должен был проделать маршрут примерно в 900 километров. Один, пешком, по ненаселенным местам. То есть раза два на его пути вставали деревни, и тогда он мог оставить в них собранные коллекции, а дневники запечатывал сургучной печатью у местного особиста или у представителя власти (председателя колхоза, например) и возлагал на этого представителя власти обязанность отослать коллекции и дневник в геологоуправление. А сам, отдохнув день или два, брал в деревне муки, крупы, сала и опять нырял в таежные дебри, пробирался то людскими, то звериными тропинками. Бывали недели, когда
