Паломники обошли город и вышли к месту, где вокруг могилы святого возводили ограду. Путников приняли, разместили, накормили в придорожном церковном приюте святого Мартина. Такие богадельни, устроенные на основных путях паломников, были для них прекрасным приютом. Являясь одновременно чем- то вроде постоялых дворов для божьих странников, где они получали еду, элементарную помощь, внимательный прием и возможность отдохнуть, в чем очень нуждались после длинной дороги, то были к тому же и бесплатные больницы. Там лечили больных, раненых, привечали увечных. В этих центрах вспомоществования ежедневно раздавали обычную милостыню нуждающимся, давали тарелку супа, сыр, а по праздникам даже мясо и фруктовые лепешки. Гостеприимные монахи, которым помогали преданные богоугодному делу добровольцы, одновременно обслуживали нищих, голодных, калек, заблудившихся и служили в церкви. Таким же было и это заведение.

Матильду и Кларанс вместе с их попутчиками поместили в большом, очень чистом зале с широкими кроватями вдоль стен, разделенными друг от друга красными занавесками; это обещало им после путешествия отдых на свежих простынях и перьевых перинах. Мать с дочерью отправились ужинать в общую столовую, где им подали ужин за взятым с боем столом.

Поужинав, обе женщины улеглись с постель рядом. Верная своей привычке, Кларанс перестала перебирать четки только перед самым сном.

Как и в две предыдущие ночи, Матильда заснула лишь ненадолго накануне предстоявшей церемонии. Тревожное ожидание, смешанное с надеждой, оправданное ее верой, не давало ей уснуть. Она истово молилась то вслух, то про себя.

Утром долгожданного дня они с дочерью встали до зари и отправились в приютскую баню, где приняли теплую ванну и вымыли голову. Тело должно было быть таким же чистым, как и душа.

Закончив туалет, они переоделись в тонкое белье и надели привезенные с собой камзолы из белого сукна. Потом Матильда пожелала исповедаться. В приютской часовне уже была длинная очередь готовых покаяться грешников, и ей долго пришлось ждать. Рядом с ней, отрешенная от всего, словно статуя, перебирала легко скользившие между ее пальцами четки Кларанс. Несмотря на громадную надежду Матильды, рассудок и речь дочери по-прежнему оставались скованными. Словно подземная река, жизнь этой души текла под оболочкой неподвижной немоты.

На празднично украшенных улицах, где фасады домов тонули в зелени веток, пестрели цветами и коврами, толпились паломники. Обе женщины отправились в собор. Хотя они вышли задолго до начала службы, открывавшей празднество, им с трудом удалось протолкнуться в громадный неф. Хоры и все пять приделов были уже битком забиты. Высота и блеск громадной всемирно известной церкви вызывали у Матильды сильное впечатление, и она стояла обедню, увлеченная торжественностью этих минут. Молилась она так истово, что ей казалось, будто под ее закрытыми веками вспыхивал какой-то неестественный свет. Никогда раньше не ощущала она такой близости к божественной истине, которая была одновременно и призывом, и ответом. В какие-то мгновения ей казалось, что она переходит в какое-то другое измерение, что вот-вот перешагнет барьеры плоти и познает небесную суть Творения.

Когда служба закончилась, она еще долго не поднималась с колен, окруженная рассеивавшейся дымкой ладана. Волнение отняло у нее последние силы. Она даже не чувствовала, что по щекам ее текли слезы. Она целиком отдалась неизреченному присутствию, царившему как в самой глубине ее существа, так и во всем, что ее окружало, и целиком захватившему ее. Кто-то присутствовал в ней, вокруг нее, излучая свет.

Когда она поднялась с колен и повела Кларанс за руку к гробнице святого Мартина, сверкавшей в свете тысяч восковых свечей всем своим золотом, всеми серебряными орнаментами и драгоценными камнями, Матильда шагала твердо, с непоколебимой уверенностью.

Перед священной ракой толпились паломники, стремясь хоть кончиками пальцев прикоснуться к драгоценным оправам камней, осыпавших гробницу с мощами. Проявляя терпение, свойственное тем, для кого не существует времени, Матильда дождалась момента, когда они с дочерью наконец смогли в свою очередь приблизиться к раке. Она шагнула к ней, не выпуская руки Кларанс. Обе вместе преклонили колена у самого надгробия, зажатые толпой, но безразличные к этой давке.

Матильда протянула пальцы, чтобы прикоснуться к ближайшим серебряным пластинкам, и собралась было положить руку дочери на надгробие, к большому удивлению, девушка, не ожидая материнской помощи, наклонилась и, опуская голову все ниже и ниже, коснулась лбом священных камней, а потом и оперлась на них всей тяжестью головы. Матильда не осмелилась пошевелиться. Когда дочь выпрямилась, на лице ее играла улыбка. Она поднялась на ноги и отошла от того места, где только что в благоговении стояла на коленях. Матильда последовала за нею.

Они протиснулись через толпу, сошли с хор в один из приделов. У какой-то колонны Кларанс остановилась. Лицо четырнадцатилетней девочки, внезапно обретшей способность реагировать на происходящее вокруг, дышало совершенно новой для нее властной решимостью. Матильда с чувством горячей благодарности смотрела на ожившее лицо дочери, в ее глаза, излучавшие свет радостной серьезности. Сердце Матильды колотилось, как ей казалось, у самого горла. На чистом лбу дочери она увидела, как след ожога, контуры креста, намеченные покраснением кожи. Прикосновение к священной гробнице таинственным образом вернуло ей сознание. То был ответ и благословение. В изумлении Матильда вдруг поняла, чем было вызвано это чудо и что ее собственное самоотречение также стало вкладом в излечение дочери, вкладом, измерить значение которого ей не было дано.

— Мама, — проговорила Кларанс, к которой вместе с сознанием вернулся и дар речи, — я не поеду с вами обратно, в Париж. Я хочу остаться здесь, в этом бенедиктинском монастыре. Я постригусь в монахини. И думаю, что ни вы, ни отец не будете против того, чтобы я посвятила себя Господу.