насколько они опытные.

– Ни хрена не опытные, – ответил шофер.

Остальные продолжали молчать. Потому что одно дело увидеть в американском кино преследование со стрельбой, другое – стать объектом такого преследования. У ограды корта остановился толстый белый кот в ошейнике и смотрел на Андрея, словно знакомый.

Первой нарушила молчание пассажиров Антонина.

– А они вооруженные? – спросила она.

– Нам это без разницы, – ответил шофер.

– Поехали обратно. По крайней мере им выбираться нелегко – минуты три потребуется.

– Что и требовалось доказать, – согласился Аркадий Юльевич. – Теперь держитесь!

И в самом деле последующие несколько минут были заимствованы из американского боевика.

Машина выскочила задом со стоянки и сначала крадучись, а потом набирая скорость рванула к шоссе. По шоссе мчались в город, но через километр свернули на улицу и пошли крутить по ней!

Малиновую «Вольво» они так и не увидели.

Но лишь когда снова оказались в старом городе, Аркадий Юльевич сказал:

– Вроде бы оторвались.

– Может, и оторвались, – согласился шофер.

Антонина не нашла ничего лучшего, чем захлопать в ладоши – так благодарят пилота пассажиры американского самолета после удачной посадки.

– Попросил бы потише! – оборвал ее радость Аркадий Юльевич. Теперь машина ехала спокойно, не спеша, как и все автомобили вокруг.

Через пять минут машина выбралась из потока и свернула на неширокую солидную улицу. Казалось, что она была сооружена в конце прошлого века одним архитектором, небогатым фантазией.

У одного из домов машина затормозила, втискиваясь между двумя «Вольво».

– Слушайте меня внимательно, – сказал Аркадий Юльевич. – Мы идем втроем. Господин Иванов, переводчик и лично я. Антонина Викторовна и охранник остаются в машине, ведут себя тихо, не вылезают.

Вот тебе и дипломатическое образование, заметил про себя Андрей. Он отметил также и еще одну любопытную деталь: вышестоящие товарищи имели отчества и фамилии, а переводчики и охранники на это не должны были претендовать.

Они вошли в подъезд – визитную карточку дома.

Внутри подъезда было чисто до стерильности.

Андрей ожидал увидеть строгого консьержа или швейцара, но никого в подъезде не оказалось. Чистота не была роскошной. Она была небогата и благородна, как гимназическое платье Анастасии Николаевны.

– Кто в этом доме живет? – спросил Андрей Аркадия Юльевича.

– Средняя публика, – ответил тот. – Адвокаты, чиновники, как обычно.

Ильич нервничал. Он вытащил из кармана пальто сомнительной чистоты платок, высморкался и им же принялся промокать обширный лоб. Аркадий Юльевич с неудовольствием посмотрел на вождя пролетариата, поморщился и спросил Ильича:

– Вы помните, что надо делать?

– Слава богу, не маразматик. Мы все в Москве отработали.

– Хорошо бы, ваш подход удался. Мы все кажемся себе молодыми.

Аркадий Юльевич тоже волновался.

– У вас есть опыт синхронного перевода? – неожиданно спросил он у Андрея.

– У нас будет конференция?

– Я имею в виду уровень ответственности.

– Поздно спрашивать, – сказал Андрей, который ощущал к Аркадию Юльевичу открытую неприязнь, и тот платил ему взаимностью. – Но может быть, вы сами возьмете на себя ответственность?

– Не грубите мне, молодой человек, – устало ответил дипломат. – Вы не представляете, что поставлено на карту.

– Меня ввели в курс дела, – сказал Андрей.

Аркадий Юльевич обернулся к Фрею, и тот кивком подтвердил слова Андрея.

– Этого еще не хватало! – возмутился Аркадий Юльевич.

– В случае необходимости мы всегда можем ликвидировать этого товарища, – ответил Фрей.

Если это была только шутка, то неудачная. К тому же Андрею было известно, что вождь революции лишен чувства юмора.

Аркадий Юльевич хихикнул.

– Забавно, – сказал он. – Очень забавно.

Подошел лифт. Он был старинный, в решетчатой оболочке. В зеркале во всю заднюю стенку Андрей с удовлетворением увидел себя. Он не был готов к этому зрелищу.

Когда ты утром подходишь к зеркалу, то твое лицо непременно готовится к встрече с собственным отражением. Подбородок чуть выпятился, глаза стали строже… А сейчас? Кто это взглянул на Андрея? Несколько взъерошенный, почти молодой человек со слабым подбородком, покрасневшими глазами, уши торчат, как у подростка, губы полнее, чем нужно, но недостаточно полные, чтобы стать внушительными. «А что со мной станется в старости! С ума сойти! Доживу ли я до того возраста? Может, уже дожил? Может, и не нужно более цепляться за эту жизнь? Интересно досмотреть? Кто так сказал? И что досмотреть? Разве у этого спектакля есть последнее действие?»

Лифт ехал долго.

Андрей встретился взглядом с Фреем, и тот тотчас отвел глаза. Смутился. Или испугался. Сказал, поспешил, не подумал. Сам-то ты кому-то нужен?

Аркадий Юльевич смотрел в дверь лифта и шевелил губами, словно репетировал текст.

Лифт остановился на последнем этаже.

Лестничная площадка была иной, чем вестибюль внизу. Чистота лишь подчеркивала ее бедность. Словно ее пустили в этот дом из милости, а она обещала при возможности покрасить двери, стереть со стен совершенно неприличные надписи, вставить выбитое стекло и, уж конечно, поменять жильцов.

Жилица стояла в дверях.

Это была грузная черноглазая пожилая женщина с лежащей на животе объемистой грудью. Одета женщина была в вытертый халат и размалевана от подбородка до волос. Спутанные, некогда завитые оранжевые волосы были седыми у корней.

– Еще пять минут, – сказала она по-шведски надтреснутым басом, – и я бы ушла. Нельзя так опаздывать, товарищи.

Андрей понял филиппику, его познания в шведском позволяли это сделать, но остальные были в недоумении, хотя и почувствовали упрек в голосе и жестах раскрашенной женщины.

Они обернулись к Андрею.

Андрей перевел ее слова, потом сказал женщине:

– Если можно, говорите по-английски.

– Ну вот, – сказала женщина по-английски. – У себя дома я должна говорить на иностранном языке. Неужели вы не смогли добыть приличного переводчика?

Женщина повернулась и пошла в квартиру.

Андрей отступил на шаг, пропуская следом за ней Фрея и Аркадия Юльевича.

В квартире тяжело и дурно пахло – чем-то прогорклым, потом, селедкой, пылью; если в таком аромате пробыть часа два – подохнешь.

Женщина вплыла в комнату.

Там запахи были еще тяжелее, хотя и изменились – кухонные пропали, а парфюмерные стали активнее.

– Рассаживайтесь, – сказала женщина. – Что вас привело ко мне?

Не оборачиваясь, она показала на несколько продавленных кресел, что тесно стояли в комнате, будто ждали покупателя, а сама плюхнулась животом на широченный диван, накрытый разноцветным ковром,