нравился ему Андрей, и чувство было взаимным.

– Кого-нибудь подозреваете?

– Расскажу тебе наедине, – сказал Бегишев. – Кое-какие наработки уже есть.

– Добро.

Мороженое было вкусным, но «у нас лучше», как сказала Антонина, а Аркадий Юльевич, хотя мог бы и защитить местное – сам же платил и выбирал, – возражать не стал.

– Все свободны, – сказал он, когда доели мороженое. – Желающие выпить кофе могут остаться – принесут. Потом погуляйте. До корабля доберетесь?

– Только осторожнее, – велел Бегишев. – Я бы не расставался. Лучше погуляйте группой.

– Как в добрые советские времена, – вырвалось у Андрея.

– Что ж, и оттуда есть что позаимствовать, господин Берестов, – сказал со значением Аркадий Юльевич. Хотя непонятно было, угрожает он или просто так, умничает.

Бегишев с Аркадием Юльевичем удалились. Именно удалились, а не ушли. Уплыли в сторону моря.

Остальные не спешили – в самом деле заказали кофе. Тут и началась служба Андрея. Кофе с пирожными.

Фрей сообщил, что Стокгольм славится своим кофе, «как сейчас помню».

– Помолчал бы, – сказала Антонина, которая никак не могла проникнуться уважением к старику, даже в рамках игры.

– Боюсь, что вы, Антонина Викторовна, – ответил Фрей, – несколько переоцениваете свое значение. Я должен вам сказать, что без вас тут обойдутся. Я же теперь становлюсь центральной фигурой, как вы видели по отношению ко мне товарища из советского посольства.

– Нет, ты посмотри! – Антонина обернулась к Андрею, но Андрей предпочел не принимать ничьей стороны в конфликте.

– Я долго терпел, – сообщил ей Фрей. – Я выдерживал оскорбления и унижения, не соответствующие моему статусу.

– Ах, у него и статус есть! – Антонина сардонически расхохоталась.

Фрей поднялся, опрокинул стул, как показалось Андрею – нарочно.

Он решительно направился к двери. Это напоминало историческое полотно «Вождь революции покидает собрание меньшевиков и соглашателей».

Алик обернулся к Антонине:

– Остановить?

– Пускай погуляет, – сказала Антонина. – Что с ним случится? У него на тебя отрицательная реакция.

– Тогда я тоже погуляю, – сказал Андрей.

– Правильно, – согласилась Антонина. – Погуляйте, интеллигенция. Но чтобы вернуть его на «Рубена Симонова» в одном куске.

Андрей не был уверен в том, что Антонина оставит их в покое. И допускал, что, кроме Алика, чужого в этом городе и потому малоэффективного, здесь есть подручные Аркадия Юльевича. Уж очень Антонина равнодушно отнеслась к тому, что курица, которая вот-вот снесет золотое яйцо, намерена бунтовать на улицах шведской столицы.

Андрей догнал Ильича в двух шагах от ворот, тот как раз закутывал себе горло шарфом – ветер был морозным и сырым.

– Вы на теплоход? – спросил Андрей.

– А вас послали следить за мной?

– Сомневаюсь, – ответил Андрей. – Я не пользуюсь у них доверием.

– А у них никто не пользуется доверием. Кстати, я перчатки не взял. Это легкомысленно.

– Давайте купим вам перчатки, – предложил Андрей.

– Что вы говорите! Откуда у меня деньги? Я работаю за стол и койку.

– Фирма платит, – сказал Андрей. – У меня есть деньги.

– Отлично, я расплачусь с вами, как только все это завершится.

Подходящий магазин попался скоро – это был универмаг, и там было тепло.

Ленин оживился, он долго копался в длинном ящике, куда были свалены недорогие перчатки. Потом вдруг замер и сказал Андрею, указывая на него выхваченной парой перчаток:

– Вот именно в этом и заключается главный порок капиталистической системы, порок, который наши любезные демократы стараются внедрить в Советском Союзе. Вам никогда не приходило в голову, Андрей, как это приятно: схватишь килограмм колбасы по два двадцать и идешь домой, счастливый свершением желания. Здесь же я должен выбирать из двадцати почти одинаковых пар перчаток. Мыслимое ли дело? Я останавливаюсь в тупике и не могу принять решения. Тут и бери меня голыми руками. Именно поэтому, батенька, капиталисты всех мастей навалили на нас так называемое изобилие, и наш народ потерял способность принимать решения.

– Но вас-то они не смогут одурачить, – сказал Андрей.

– Ну, ты дипломат, – рассмеялся Ильич, – ну, ты даешь!

– Какие берем?

– А можно взять две пары? Ведь я обязательно одни потеряю. Вы не представляете, товарищ, насколько я бываю рассеян.

– А Надежда Константиновна жива?

Ильич замер. Почуял подвох.

– Надежда? – получился знак вопроса.

– Вот именно.

– Надежда умирает последней, – туманно сообщил Ильич.

– Я имею в виду Надежду Константиновну.

– Надежда Константиновна умирает последней, – сказал Фрей.

– Вы с ней незнакомы?

– С буддийской точки зрения, если рассматривать существование как бесконечную череду перевоплощений и стремление к нирване, – то да!

– А вы буддист?

– Ни в коем случае!

– Откуда же стремление к доктрине?

– Я ищу понятные для вас формы, – признался Ильич. – И это не означает, что я разделяю заблуждения буддистов. Я – коммунист.

Они остановились на мосту через горную речку, которая неслась посреди города к холодному морю. От нее исходил негромкий, но тревожный шум, как музыка в боевике.

– Странно, – сказал Андрей. – Но спутники ваши не производят впечатления коммунистов.

– Ничего. – Ленин повел в воздухе рукой в новой меховой перчатке, любуясь собственным жестом. – Они станут коммунистами, – продолжил он после красноречивой паузы. – Или погибнут… Но я не теряю надежды.

– Значит, вы нарочно искали таких людей?

– Каких?

– Беспартийных.

– Ах, батенька, как вы еще слабо разбираетесь в людях! Можно ли назвать коммунистами Максима Горького, Савву Морозова или Шмидта? Разумеется, нет. Но для партии, для нашего дела они сделали куда больше иных преданных большевиков. Наша задача, наш талант – использовать людей, даже если порой они об этом не подозревают!

– Это касается и меня?

– В первую очередь вас, Андрей Сергеевич.

Ленин замолчал, словно мог сказать нечто более важное, но пожалел собеседника. Впрочем, Андрею это могло показаться. Лишь возвратившись в каюту, он додумался до простой вещи: если Бегишев добывал сведения об Андрее, то он узнал его фамилию и, конечно же, имя его жены. Тогда Ленину ничего не стоило сложить двух Берестовых и понять, что встречался он с обеими половинками семьи. Причем