иногда спорил. Но Коля был с ней согласен: сейчас важнее всего – Борис.

Лена просидела в комнате, пока Тамара не ушла в морг: в ней жила необоримая тяга к моргу – она там была ближе к своему Сашеньке. Как будто он еще не совсем умер.

Потом Лена осмотрела пакет.

Пластиковый пакет, скользкий, порошок кажется тяжелым, словно это золотой песок. Лена никогда не держала в руке пакета с золотым песком, но в свое время читала Джека Лондона.

Поверху пакет был оклеен скотчем. Лене захотелось понюхать порошок. Что с ним делать? Отдать директору? А что, если он тоже на содержании у мафии? Она слышала, что теперь даже научные институты имеют крышу – люберецкую или тульскую, – все делятся.

Может, директор и организовал это убийство? Лена была уверена, что убили друзей наркоманы или наркодельцы. Испугались и убили. А виновата в этом она – ведь это она толкнула Колю на то, чтобы он занялся поппифагом. И она не проследила – первые бумаги попали к Аскольду. Вот и теория. Можно идти в милицию. При условии, что милиция не находится на иждивении у Аскольда. Появилась цепочка: директор – Аскольд – милиция – мафия... Бред какой-то.

Никому она порошок не отдаст. Наверное, сама решит или обстоятельства за нее решат.

Она не посмела положить пакет в сумку. Ей уже начали мерещиться убийцы. Она даже подошла к окну, как делают в американских криминальных фильмах.

За окном был двор. В нем росли тополя, вдали была площадка, на которой сидели мамаши и возились в песочке дети, пользуясь передышкой в дождях. Недалеко от подъезда стояла машина – джип, из тех перегруженных металлом сверкающих монстров, которых и допускать до честной фермы не хочется.

Вот эта машина моя, подумала Лена.

Теперь надо было выйти из дома черным ходом и пробежать на соседнюю улицу. Но в доме нет черного хода. Товарищ Хрущев не позаботился о черных ходах, наверное, гебисты не велели.

А куда предусмотрительная женщина прячет пакеты с порошком, из-за которого убили ее бывшего мужа? Потребовалось минут пять, прежде чем она отыскала решение.

Спрятала. И вышла на улицу.

Никто не обратил на нее внимания.

В джипе никого не было. Проходя мимо, Лена дотронулась до радиатора, радиатор был холодный.

Лена дошла до автобусной остановки. На остановке не было ни одного человека. Машины не проезжали. Она дождалась автобуса. Народу в нем было немного. Водитель открыл двери. Лена взялась за дверь и поднялась внутрь – тут же оттолкнулась от автобуса и подняла руку.

– Передумала! – крикнула она, чтобы водитель услышал.

Водитель, может, и услышал, а может, и нет. Автобус уехал. Лена пошла обратно, но не прямо к дому, а к детской площадке, где села на скамеечку и просидела минут десять рядом с дремлющей бабкой. Порой ребеночек подбегал к ней, дергал за рукав. Не открывая глаз, бабушка доставала из кармана плаща конфету и совала ребенку, тот бежал к песочнице. Однажды он решил схитрить, а может, его друг проявил инициативу. К бабке подбежал другой мальчик. Дернул ее за рукав и получил конфетку – где-то она читала об этом. Кажется, муравей несет что-то сладкое, другой муравей щекочет несуна усиками, и тот отрыгивает сладкую добычу.

Подбежал настоящий внук, дернул бабку, но конфеты не получил.

– Нельзя так часто, – сказала бабка, – вредно для здоровья.

Малыш тут же открыл рот, чтобы заплакать, и получил свою конфету.

Никто не следил за Леной. Это точно.

Лена вернулась в подъезд, поднялась на третий этаж и на лестничной клетке вытащила из-за батареи пакетик с поппифагом.

Сунула его в лифчик, то есть за корсаж, как делали героини Дюма.

Теперь уж пришлось ждать автобуса полчаса, и он пришел, набитый людьми. Поезда ждала долго, и он тоже был полон. Домой приехала вечером, нервно-усталая – она уже не ждала ничего хорошего.

Дом был пуст и холоден. Свекровь даже не приходила сюда, потому что посуда, вымытая Леной перед отъездом, стояла на тех же местах, если не считать стакана, наполовину полного чаем, – это завтракал Боря.

Лена спрятала пакетик и пошла в кафе – ну куда ей еще идти? У дверей стоял Буреев. Был десятый час, изнутри доносилась музыка.

Буреев не поздоровался. Отвернулся.

– Вы что? – спросила Лена. – Почему вы не хотите разговаривать? Что-нибудь случилось?

Буреев все равно не ответил. Не замечал. Лене и без того было плохо, а сейчас она поняла – Борю убили. Или посадили в тюрьму. А в тюрьму ему нельзя, потому что ему нужна диета, у него живот разболится. Разве они не понимают, что человек болен гепатитом?

Она вбежала в кафе. Там было тесно. На махонькой эстраде, похожей больше на стол для пинг-понга, не своим голосом кричал в микрофон случайный певец. Когда подошел Аскольд, она спросила:

– Это называется караоке?

Ничего глупее она в жизни не говорила – наверное, от страха.

Но Аскольд понял, спрятал свои желтые глаза.

– Вы давно приехали? – спросил он.

– Только что с поезда.

– Мужа похоронили?

– Нет, его будут хоронить позже. Там вскрытие... – Она набралась смелости. Аскольд говорил обыденно – все еще могло обойтись. – А что с Борей?

– Никого у вас дома нет?

– Нет. И его нет. Я свекровь просила, но вы же знаете...

– Не имею чести. И вы прямо сюда?

– Куда же еще?

– Тогда поезжайте в больницу, – сказал Аскольд. – Может, успеете.

– Что успею?

– Он без сознания. В коме.

– Ну да, конечно...

– Я не уследил. Он принял слишком большую дозу, а для его организма это смертельно. Для другого, понимаете, еще не так трагично, а для него смертельно.

– Нет! – закричала Лена, и Аскольд потащил ее наружу, ему помогал Буреев, она не понимала, что происходит и куда ее ведут, она кричала: – Я больше не могу!

Аскольд, единственный кто, понимал, что она потеряла сразу мужа и сына подряд и этого вытерпеть невозможно. А для Лены все сконцентрировалось в образе морга – она не могла снова идти в морг, она о себе думала, хотя и этого не понимала. Боря еще был жив, и она шла к нему в больницу, хотя ее к нему и не подпустят, но она уже думала о морге.