землетрясение.

Ниночка сама не пошла обедать, какой уж там обед. Мысли ее были внутри, за дверьми. Этот мальчик, гомункулус, чудовище Франкенштейна... вот он повернулся, вот он старается открыть глаза, и слабый хриплый стон вырывается между синих губ. Или сейчас прервалось дыхание – Ржевский начинает массировать сердце... Она недостаточно разбиралась в вынесенных на пульт во внешней лаборатории показаниях приборов. У пульта толпились биологи из других лабораторий и вели себя так, словно смотрели футбол.

В шесть часов с минутами кто-то из молодых талантов, глядя на мельтешню зеленых кривых на экранах, сказал: «Вот и ладушки», – и хлопнул в ладоши. Они все заговорили, заспорили, стали глядеть на дверь, и Ниночке почему-то показалось, что Ржевский должен выйти с Ним.

Ржевский долго не выходил, а вышел вместе с одним из медиков. И все. Ниночка не могла разглядеть Ржевского за спинами высоких молодых талантов

– в этой толпе его и унесло в коридор, и лишь раз его усталый голос поднялся над другими голосами: «У кого-нибудь есть сигареты без фильтра?» Ниночка почувствовала, что смертельно устала, но не могла не смотреть на дверь во внутреннюю лабораторию, потому что Он мог выйти сам по себе, забытый и неконтролируемый. А когда вышел покурить и Коля Миленков, она не выдержала и спросила его тихо, чтобы не услышали и не засмеялись:

– Он ходит? Он говорит?

– Будет ходить, – сказал Коля самодовольно.

Потом вернулся Ржевский и потребовал у Фалеевой графики дежурств лаборанток. Он сидел за столом, Ниночка подошла к нему поближе, и ей казалось очень трогательным, что волосы на затылке у Ржевского редкие, мягкие и хочется их погладить.

– В ближайшие недели, – сказал Ржевский Фалеевой, но слышали все, – с ним должны дежурить сиделки. Я договорился с Циннельманом, но у них плохо с младшим персоналом. Сестры будут, а вот в помощь им хотелось бы позвать кого-нибудь из наших. Есть добровольцы?

Ржевский оглянулся.

– Конечно, есть, – сказала Фалеева. Но никто не отозвался, потому что девушки вдруг испугались.

Оробел даже Юра, лаборант, который занимается штангой. И больше всех испугалась Ниночка. И потому сказала тонким голосом:

– Можно, я?

– Конечно, – сказал Ржевский, который, видно, совсем не боялся за судьбу Ниночки. – А еще кто?

Тогда вызвались Юра и сама Фалеева.

Вокруг темнота и глухота, темнота и глухота, но темнота не бесконечна, только нужно из нее выкарабкаться и знать, куда ползти сквозь нее, а никто не может сказать, куда надо ползти, и если поползешь не туда, то попадешь в колодец; это еще не колодец, а понятие, для которого нет слова, место, куда падают, падают, падают, и тело становится громоздким и все растет, оно больше, чем пределы колодца, но не касается, они отодвигаются быстрее, чтобы пропустить его в бездну.

И он не знает, что это значит, хотя должен знать, иначе не выбраться из темноты...

Ниночка пришла домой в девятом часу. Родители были на кухне. Отец читал «Советский спорт». Мать рубила капусту.

– Что так поздно? – спросил отец мирно, как будто с облегчением.

– Мы так устали... – и Ниночка замолчала. Когда она шла домой, то не знала, что сделает, вбежит ли с криком: «Он родился!» – или просто ляжет спать.

– Наверное, устала, – сказал отец, чуть раскачиваясь... – Каждый день приходила чуть ли не ночью... Теперь хоть будешь дома сидеть.

– Нет, – сказала Ниночка. – Теперь будет еще больше работы. Меня назначили дежурить с Ним.

– С кем? – спросила мать, и нож повис в воздухе.

– С Иваном. Его зовут Иваном, ты знаешь?

– Я ничего не знаю, – сказала мать. – Я ушла раньше. Иван – это его детище?

В слове «детище» было отношение к новорожденному. Плохое.

– Я буду дежурить у него.

– Господи, – сказала мать. – Возле этого чудовища? Одна?

– Он не чудовище. Это сын Ржевского. Понимаешь, биологически он сын Ржевского, он выращен из его клетки.

Мать бросила нож, он отскочил от доски и упал на пол. Никто не стал поднимать.

– Он убийца! – закричала мать. – Он убил Лизу! Он убивает все, к чему прикасается. Он затеял всю эту историю из патологического желания доказать мне, что у него может быть ребенок.

Ниночке бы уйти, она всегда уходила от таких сцен, но теперь все относившееся к Ржевскому слишком ее интересовало.

– Какая Лиза? – спросила Ниночка.

Мать подобрала нож и сказала, будто не услышала:

– Я категорически, – она подчеркнула свои слова ножом, – против того, чтобы Нина приближалась к этому ублюдку. Если нужно, я дойду до самого верха. Я не оставлю камня на камне.

И тогда Ниночка убежала из дома. Было темно и зябко. У нее был домашний телефон Ржевского, она списала его дома, из телефонной книжки. Она зашла в будку автомата, еще не думая, что будет звонить, – просто освещенная изнутри желтой лампой будка была теплым и уютным местом, чтобы спрятаться. А потом она набрала номер Ржевского.

Поняв по голосу, что разбудила директора института, Нина хотела было уже бросить трубку, но не успела.

Он строго спросил:

– Кто говорит?

И она не посмела скрыться.

– Простите, я не хотела вас будить. Это Нина Гулинская.

– Что-нибудь случилось? Ты из института?

– Нет, я пошла домой, а потом поругалась с мамой, то есть не поругалась, а просто ушла от них.

– Тогда не плачь, – сказал Ржевский. – Ничего особенного не произошло.

– Она мне не разрешает, а я хочу. Я уйду от них, если она не разрешит...

– Ты из автомата?

– Да.

– Тогда приезжай ко мне. Адрес запомнишь?

– У меня есть. Я давно еще списала... Но уже поздно, и вам надо спать.

– Если не ко мне, то куда пойдешь?

– Не знаю.

– Вытри глаза и приезжай. – В голосе Ржевского ей послышалась насмешка, и она сухо сказала:

– Нет, спасибо...

Не поедет она за сочувствием...

Потом Нина прошла еще две или три улицы, позвонила подруге Симочке, сообщила, что приедет к ней ночевать, и поехала к Ржевскому.

Квартира Ржевского разочаровала Ниночку. Она часто представляла, как он живет, совсем один, и ей казалось, что его мир – завал книг, рукописи горой на столе, обязательно большое черное кожаное кресло, картина Левитана на стене – неустроенный уют великого человека. А квартира оказалась маленькой, двухкомнатной, аккуратной и скучной.

– Я кофе собирался выпить, – сказал Ржевский. Он был в джинсах и свитере. – Будешь?

– Спасибо.

Он пошел на кухню, а Ниночка осталась стоять возле чистого письменного стола, огляделась, увидела широкий диван и подумала: «К нему, наверное, приходят женщины. Приходят, а он им делает кофе и потом