Фалеева подняла голову и сказала:

– Здравствуйте, Эльза Александровна. А Ниночка убежала к директору. Что-нибудь передать?

– Спасибо, не надо, – сказала Эльза. Надо уйти. Но глаза держат ее, уцепились за белую дверь в дальней стене.

– Скоро ваш пациент начнет ходить? – спросила Эльза, входя и закрывая за собой дверь.

– Он уже встает, – сказала Фалеева. – Но Сергей Андреевич ему еще не разрешает выходить.

– И правильно, – сказала Эльза. – Это не зоопарк. А вы его не боитесь?

– Кого? – удивилась Фалеева. – Ваню?

Как нелепо, подумала Эльза. Называть искусственного человека Ваней. Как ручного медведя.

Белая дверь изнутри резко отворилась. Оттуда быстро вышел Сережа в тренировочном синем костюме с белой полосой по рукавам и штанинам. За ним выскочила полная женщина в белом халате.

– Ты с ума сошел! – кричала она на Сережу. – Что я Ржевскому скажу?

Эльзу вдруг начало тошнить – подкатило к горлу. От страха. И в самом деле, она была единственным человеком в институте, который мог узнать молодого Ржевского. А он взглянул на нее, поздоровался кивком, словно виделся с ней только вчера. В нем была неправильность. И только когда Ржевский прошел мимо, в коридор, медсестра за ним, Эльза поняла, что Сережа был неправильно подстрижен, он никогда не стригся под бобрик.

– Мне интересны твои впечатления, – сказал Ржевский. – Они могут быть, в силу вашей близости в возрасте, уникальны.

– Я старше его, – сказала Ниночка. – На восемнадцать лет.

– Конечно, конечно, – Ржевский усмехнулся одними губами. – Но и он старше тебя на четверть века.

– Конечно. Старше. И никак не разберется в самом себе.

– Пытается разобраться?

– Пытается. У него два мира, – сказала Ниночка. – Один – в комнате. В нем есть я, сестра Мария Степановна – маленький мир. А ваш мир его гнетет.

– Насколько мой мир реален для него? Со мной он настороже.

– Я не знаю. Он еще не совсем проснулся. – Ниночка нахмурила тонкие брови, ей очень хотелось соответствовать моменту.

– Ты слышишь в нем меня?

– Ой, не знаю! Он мне сегодня курицу отдал.

– Чего?

– Я голодная была, а он мне курицу свою отдал.

– Я бы тоже так сделал. Тридцать лет назад. Правда, тогда с курицами было сложнее.

Ржевский открыл папку у себя на столе, в ней были фотографии. Фотографии старые, любительские.

– Видишь, справа я, в десятом классе. Похож?

– На кого? – спросила Ниночка.

– Значит, не разглядела... Ага, вот уже в институте.

– Да, это он, – сказала Ниночка, как у следователя, который попросил ее опознать преступника. Она взяла еще одну фотографию. На ней стояли сразу четыре знакомых человека. Молодые папа с мамой, Иван и еще одна девушка. У девушки была толстая коса. Но больше всего удивилась Ниночка тому, что мама держала на руках девочку лет трех.

– Это ее дочка. – Ржевский показал на круглолицую с толстой косой.

Он взял фотографию, хотел спрятать, потом взглянул еще раз и спросил:

– А маму ты сразу узнала?

– Она мало изменилась, – сказала Ниночка. – Она любит тискать чужих детей. Если знает, что скоро их отдаст владельцам.

– Ну и язык у тебя, – сказал Ржевский.

Телефон на столе взорвался писком – это был зеленый, внутренний телефон. Ржевский схватил трубку.

– Почему сразу не сообщили? Иди.

Он бросил трубку. Злой, губы сжаты.

– Иван ушел, – сказал. – Недосмотрели.

– Куда ушел?

– А черт его знает! За ним Мария Степановна побежала. Ну как же так! Я же ему говорил. Не на ключ же его запирать!

Отыскали Ивана в виварии. Он стоял перед клеткой со Львом. Лев внимательно разглядывал посетителя, словно встречал его раньше. Джон, на которого не обращали внимания, суетился в своей клетке, ворчал, а Мария Степановна отрешенно застыла у двери.

– Тебе еще рано выходить, – сказал Ржевский с порога.

– Здравствуй, – сказал Иван.

– Почему ты меня не предупредил?

– Я знаю в институте все ходы и выходы, – сказал Иван. – Не хуже тебя.

Ниночка стояла на шаг сзади, поворачивала голову, отмечая различия между ними. Например, чуть более высокий и резкий голос Ивана.

– Погоди, – сказал вдруг Ржевский, – дай-ка руку, пульс дай, тебе говорят!

Иван протянул руку. Лев, который увидел это, протянул свою лапу сквозь решетку, ему тоже захотелось, чтобы у него проверили пульс.

– Почему такой пульс? – спросил Сергей Андреевич.

– Ты прав, – сказал Иван. – Давай вернемся. Голова кружится. Делали меня не из качественных материалов. Черт знает что совали.

– Что и во всех, – ответил Сергей. – По рецептам живой природы.

В коридоре встретили нескольких сотрудников. Мало кто в институте видел Ивана. Люди останавливались и смотрели вслед. Кто-то крикнул, приоткрыв дверь:

– Семенихин, да иди ты сюда! Скорей!

Ниночка почувствовала, как Ивану неприятно. Он даже ускорил шаги и вырвал руку у отца.

Ему снился длинный сон. В этом сне он был мал, совсем мал. Шел по поляне, на которой покачивались цветы с него ростом, и между цветами слепило солнце. Рядом шла мать, он ее не видел, видел только пальцы, за которые цепко держался, потому что боялся шмеля. Вот прилетит и его заберет. Он знал, что дело происходит в Тарусе и ему четыре года, что это одно из его первых воспоминаний, но в то же время это был сон, потому что само воспоминание уже выветрилось из памяти Сергея Ржевского, оно стало семейным фольклором – как Сережа боялся шмеля. Но почему-то в сознании не было картинки шмеля, а лишь звуковой образ Ш-Ш-Ш-мель! Неопределенность угрозы заставляла ждать ее отовсюду, она могла даже превратиться в руку матери, и он начал вырываться, но мать держала крепко, он поднял глаза и увидел, что это не мать. А Лиза, которая плачет, потому что знает – сейчас прилетит шмель и унесет его...

Он проснулся и лежал, не открывая глаз. Он хитрил. Он знал, что люди при нем перестают разговаривать об обычных вещах – словно ему нельзя о них знать. Он понимал, что его притворство скоро будет разоблачено – приборы всегда предавали его.

На этот раз, видно, никто не поглядел на приборы, может, не ждали его пробуждения. Говорили шепотом. Мария Степановна и другая, незнакомая сестра.

– Глаза у него неживые, старые глаза, – шептала Мария Степановна. – Сколько у меня было пациентов – миллион, никогда таких глаз не видела.

– Откуда же он все знает? Это правда, что он скопированный?

– Не скажу, – ответила Мария Степановна. – Когда меня сюда перевели, он уже готовый был.