– Да, – без обиняков продолжил разговор гость, – осиротела ваша квартира, Степан Богданович! И Груни нет. Ах, жаль, жаль Берлиоза. Покойник был начитанный человек.
– Как покойник? – глухо спросил Стёпа.
Тут незнакомец торжественно сказал:
– Да, мой друг, вчера вечером, вскоре после того как я подписал с вами контракт, товарища Берлиоза зарезало трамваем. Так что более вы его не увидите.
Голова у Стёпы пошла тут кругом. Он издал какой-то жалобный звук и воззрился на кота. Тут ему уже определённо показалось, что в квартире его происходят странные вещи. И точно: в дверь вошёл длинный в клетчатом и смутно сверкнуло разбитое стекло пенсне.
– Кто это? – спросил глухо Стёпа.
– А это моя свита, помощники, – ответил законтрактованный директором гость. Голос его стал суров.
И Стёпа, холодея, увидел, что глаз Воланда – левый – потух и провалился, а правый загорелся огнём.
– И свита эта, – продолжал Воланд, – требует места, дорогой мой! Поэтому, милейший, вы сейчас покинете квартиру.
– Товарищ директор, – вдруг заговорил козлиным голосом длинный клетчатый, явно подразумевая под словом «директор» самого Стёпу, – вообще свинячит в последнее время в Москве. Пять раз женился, пьянствует и лжёт начальству.
– Он такой же директор, – сказал за плечом у Стёпы гнусавый сифилитический голос, – как я архиерей. Разрешите, мессир, выкинуть его к чёртовой матери, ему нужно проветриться!
– Брысь! – сказал кот на коленях Воланда.
Тут Стёпа почувствовал, что он близок к обмороку.
«Я вижу сон», – подумал он. Он откинулся головой назад и ударился о косяк. Затем все стены ювелиршиной спальни закрутились вокруг Стёпы.
«Я умираю, – подумал он, – в бешеном беге».
Но он не умер. Открыв глаза, он увидел себя в громаднейшей тенистой аллее под липами. Первое, что он ощутил, это что ужасный московский воздух, пропитанный вонью бензина, помоек, общественных уборных, подвалов с гнилыми овощами, исчез и сменился сладостным послегрозовым дуновением от реки. И эта река, зашитая по бокам в гранит, прыгала, разбрасывая белую пену, с камня на камень в двух шагах от Стёпы. На противоположном берегу громоздились горы, виднелась голубоватая мечеть. Стёпа поднял голову, поднял отчаянно голову вверх и далее на горизонте увидал ещё одну гору, и верхушка её была косо и плоско срезана. Сладкое, недушное тепло ласкало щёки. Грудь после Москвы пила жадно напоённый запахом зелени воздух. Стёпа был один в аллее, и только какая-то маленькая фигурка маячила вдали, приближаясь к нему. Степин вид был ужасен. Среди белого дня в сказочной аллее стоял человек в носках, в брюках, в расстёгнутой ночной рубахе, с распухшим от вчерашнего пьянства лицом и с совершенно сумасшедшими глазами. И главное, что где он стоял, он не знал. Тут фигурка поравнялась со Стёпой и оказалась маленьким мужчиной лет тридцати пяти, одетым в чесучу, в плоской соломенной шляпочке. Лицо малыша отличалось бледным нездоровым цветом, и сам он весь доходил Стёпе только до талии.
«Лилипут», – отчаянно подумал Стёпа.
– Скажите, – отчаянным голосом спросил Стёпа, – что это за гора?
Лилипут с некоторой опаской посмотрел на растерзанного человека и сказал высоким звенящим голосом:
– Столовая гора.
– А город, город это какой? – отчаянно завопил Стёпа.
Тут лилипут страшно рассердился.
– Я, – запищал он, брызгая слюной, – директор лилипутов Пульс. Вы что, смеётесь надо мной?
Он топнул ножкой и раздражённо зашагал прочь.
– Не смеешь по закону дразнить лилипутов, пьяница! – обернувшись, ещё прокричал он и хотел удалиться. Но Стёпа кинулся за ним. Догнав, бросился на колени и отчаянно попросил:
– Маленький человек! Я не смеюсь. Я не знаю, как я сюда попал. Я не пьян. Сжалься, скажи, где я?
И, очевидно, такая искренняя и совсем не пьяная мольба <…> что лилипут поверил ему и сказал, тараща на Стёпу глазёнки:
– Я погибаю, – шепнул Стёпа, побелел и упал к ногам лилипута без сознания.
Малыш же сорвал с головы соломенную шляпочку и побежал, размахивая ею и крича:
– Сторож, сторож! Тут человеку дурно сделалось!
Волшебные деньги
Председатель Жилищного Товарищества того дома, в котором проживал покойник, Никанор Иванович Босой находился в величайших хлопотах начиная с полуночи с 7-го на 8-е мая. Именно в полночь, в отсутствие Стёпы и Груни, приехала комиссия в составе трёх человек, подняла почтенного Никанора Ивановича с постели, последовала с ним в квартиру покойного, в присутствии Никанора Ивановича вскрыла дверь, вынула и опечатала все рукописи товарища Берлиоза и увезла их с собой, причём объявила, что жилплощадь покойника переходит в распоряжение Жилтоварищества, а вещи, принадлежащие покойному, как то будильник, костюм, осеннее пальто и книги, подлежат сохранению в том же Жилтовариществе впредь до объявления наследников покойного, буде таковые явятся. Слух о гибели председателя Миолита ночью же распространился во всех семидесяти квартирах большого дома, и с самого утра того дня, когда господин Воланд явился к Стёпе, Босому буквально отравили жизнь. Звонок в квартире Босого трещал с семи часов утра. Босому в течение двух часов подали тридцать заявлений от жильцов, претендующих на площадь зарезанного. В бумагах были мольбы, кляузы, угрозы, доносы, обещания произвести ремонт на свой собственный счёт, указания на невозможность горькой жизни в соседстве с бандитами, сообщения о самоубийстве, которое произойдёт, если квартиру покойного не отдадут, замечательные по художественной силе описания тесноты и признания в беременностях. К Никанору Ивановичу ломились на квартиру, кричали, грозили, ловили его на лестнице и во дворе за рукава, шептали что-то, подмигивали, кричали, грозили жаловаться. Потный, жаждущий Никанор Иванович с трудом к полудню разогнал толпу одержимых и устроил что-то вроде заседания с секретарём Жилтоварищества Бордасовым и казначеем Шпичкиным, причём на этом же заседании и выяснилось, что вопли несчастных не приведут ни к чему. Берлиозову площадь придётся сдать, ибо в доме колоссальнейший дефицит, и нефть для парового отопления на зиму покупать будет не на что. На том и порешили, и разошлись.
Днём, тотчас же после того, как Стёпа улетел во Владикавказ, Босой отправился в квартиру Берлиоза для того, чтобы ещё раз окинуть её хозяйским глазом, а кстати и произвести измерение двух комнат.
Босой позвонил в квартиру, но так как ему никто не открыл, то он властной рукой вынул дубликат ключа, хранящийся в правлении, и вошёл самочинно.
В передней был полумрак, а на зов Босого никто ни с половины Стёпы, ни из кухни не отозвался. Тут Босой повернул направо в ювелиршину половину и прямо из передней попал в кабинет Берлиоза и остановился в совершённом изумлении. За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке.
Босой вздрогнул.
– А-а, Никанор Иванович! – дребезжащим тенором воскликнул сидящий и, поправив разбитое пенсне на носу, приветствовал председателя насильственным и внезапным рукопожатием.
Босой встретил приветствие хмуро:
– Я извиняюсь, на половине покойника сидеть не разрешается. Вы кто такой будете? Как ваша
