Коровьев ловко и незаметно подпихнул к Маргарите второй стул, и она опустилась на него, обняла пришедшего за шею, голову положила на плечо и так затихла, а мастер опустил голову и стал смотреть в землю больными угрюмыми глазами. Наступило молчание, и первый прервал его Воланд.
– Да, хорошо отделали человека, – проговорил он сквозь зубы и приказал Коровьеву: – Дай-ка, рыцарь, ему выпить.
Через секунду Маргарита дрожащим голосом просила мастера:
– Выпей, выпей… Нет, нет. Не бойся. Тебе помогут, за это я ручаюсь. Сразу, сразу пей!
Больной взял стакан и выпил содержимое. Рука его дрогнула, и пустой стакан разбился у его ног.
– К счастью! К счастью, милейшая Маргарита Николаевна! К счастью, – зашептал трескучий Коровьев.
Маргарита с ложечки кормила мастера икрой. Лицо его менялось, по мере того как он ел, порозовели скулы и взор стал не так дик и беспокоен.
– Но это ты, Марго? – спросил он.
– Я! Я! – ответила Маргарита.
– Ещё, – строго сказал Воланд.
Коровьев подал Воланду стакан, и Воланд бросил в него щепотку какого-то чёрного порошку. Больной выпил поданную ему жидкость и глянул живее и осмысленнее.
– Ну вот, это – другое дело, – сказал Воланд, прищурившись, – теперь поговорим. Кто вы такой? – обратился он к пришедшему.
– Я теперь никто, – ответил оживающий больной, и улыбка искривила его рот.
– Откуда вы сейчас?
– Из дома скорби. Я душевнобольной, – ответил пришелец.
Маргарита заплакала и проговорила сквозь слёзы:
– Он – мастер, мастер, верьте мне! Вылечите его!
– Вы знаете, с кем вы сейчас говорите? – спросил Воланд, – у кого находитесь?
– Знаю, – ответил мастер, – соседом моим в сумасшедшем доме был Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас.
– Как же, как же. Я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах, – ответил Воланд, – и вы верите, что это действительно я?
– Верю, – сказал пришелец, – но, конечно, спокойнее мне было бы считать вас плодом галлюцинаций. Извините меня…
– Если спокойнее, то и считайте галлюцинацией, – вежливо ответил Воланд.
– Нет, нет, – испуганно обратилась к мастеру Маргарита, – перед тобою мессир!
– Это не важно, обаятельнейшая Маргарита Николаевна! – встрял в разговор Коровьев, а кот увязался вслед за ним и заметил горделиво:
– А я, действительно, похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль… – кот хотел ещё что-то сказать, но его попросили замолчать, и он ответил: – Хорошо, хорошо. Готов молчать. Я буду молчаливая галлюцинация! – замолчал.
– Верно ли, что вы написали роман? – спросил Воланд.
– Да.
– О чём?
– Роман о Понтии Пилате.
Воланд откинулся назад и захохотал громовым образом, но так добродушно и просто, что никого не испугал и не удивил. Коровьев стал вторить Воланду, хихикая, а кот неизвестно зачем зааплодировал. Отхохотавшись, Воланд заговорил, и глаз его сиял весельем.
– О Понтии Пилате? Вы?.. В наши дни? Это потрясающе! И вы не могли найти более подходящей темы? Позвольте-ка посмотреть…
– К сожалению, не могу этого сделать, – ответил мастер, – я сжёг его в печке…
– Этого нельзя сделать, простите, не верю, – снисходительно ответил Воланд, – рукописи не горят, – и обратившись к коту, велел ему: – Бегемот, дай-ка роман сюда!
Тут кот вскочил со стула, и все увидели, что сидел он
Маргарита задрожала, вскрикнула, потом заговорила, волнуясь до слёз:
– Вот он, вот он! О, верь мне, что это не галлюцинация! – и, повернувшись к Воланду: – Всесильный, всесильный повелитель!
Воланд проглядел роман с такой быстротой, что казалось, будто вращает страницы струя воздуха из вентилятора. Перелистав манускрипт, Воланд положил его на голые колени и молча, без улыбки, уставился на мастера.
Но тот впал в тоску и беспокойство, встал со стула, заломил руки и пошёл в лунном луче к луне, вздрагивая, бормоча что-то.
Коровьев выскочил из-под света свечей и тёмною тенью закрыл больного, и зашептал:
– Вы расстроились? Ничего, ничего… До свадьбы заживёт!.. Ещё стаканчик… И я с вами за компанию…
И стаканчик подмигнул – блеснул в лунном свете и помог стаканчик. Мастера усадили на место, и лицо его теперь стало спокойно.
– Ну, теперь всё ясно, – сказал Воланд и постучал длинным пальцем с чёрным камнем на нём по рукописи.
– Совершенно ясно, – подтвердил кот, забыв своё обещание стать молчаливой галлюцинацией, – теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь. Что ты говоришь, Азазелло? – спросил он у молчащего Азазелло.
– Я говорю, – прогнусавил тот, – что тебя хорошо бы утопить.
– Будь милосерден, Азазелло, – смиренно сказал кот, – и не наводи моего господина на эту мысль. Поверь мне, что я являлся бы тебе каждую ночь в таком же лунном покрывале, как и бедный мастер, и кивал бы тебе, и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, Азазелло? Не пришлось бы тебе ещё хуже, чем этой глупой Фриде? А?
– Молчание, молчание, – сказал Воланд и, когда оно наступило, сказал так:
– Ну, Маргарита Николаевна, теперь говорите всё, что вам нужно.
Маргарита поднялась и заговорила твёрдо, и глаза её пылали. Она сгибала пальцы рук, как бы отсчитывая на них всё, чтобы ничего не упустить.
– Опять вернуть его в переулок на Арбате, в подвал, и чтобы загорелась лампа, как было.
Тут мастер засмеялся и сказал:
– Не слушайте её, мессир. Там уже давно живёт другой человек. И вообще, нельзя сделать, чтобы всё «как было»!
– Как-нибудь, как-нибудь, – тихо сказал Воланд и потом крикнул: – Азазелло! – И Азазелло очутился у плеча Воланда.
– Будь так добр, Азазелло, – попросил его Воланд.
Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный, близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом и в кепке. От страху человек трясся и приседал.
– Могарыч? – спросил Азазелло.
– А… Алоизий Могарыч, – дрожа ответил гражданин.
– Это вы написали, что в романе о Понтии Пилате контрреволюция, и после того, как мастер исчез, заняли его подвал? – спросил Азазелло скороговоркой.
Гражданин посинел и залился слезами раскаяния. Маргарита вдруг как кошка кинулась к гражданину и завывая и шипя:
– А! Я – ведьма! – и вцепилась Алоизию Могарычу в лицо ногтями.
Произошло смятение.
– Что ты делаешь! – кричал мастер страдальчески. – Ты покрываешь себя позором!
