почувствовала себя обманутой. Никакой награды, по-видимому, ей никто не собирался предлагать, никто её и не удерживал. А между тем ей ясно представилось, что идти ей некуда. Попросить, как советовал Азазелло? «Ни за что», – сказала она себе и вслух добавила:

– Всего хорошего… – а сама подумала: «Только бы выбраться, а там уж я дойду до реки и утоплюсь».

Мысль о том, что она придёт домой и навсегда останется наедине со своим сном, показалась ей нелепой, больной, нестерпимой.

– Сядьте! – повелительно сказал Воланд. Маргарита села.

– Что-нибудь хотите сказать на прощание? – спросил Воланд.

– Нет, ничего, мессир, – голос Маргариты прозвучал гордо, – впрочем, если я нужна ещё, то я готова исполнить всё, что надобно.

Чувство полной опустошённости и скуки охватило её. «Фу, как мерзко всё».

– Вы совершенно правы! – гулко и грозно сказал Воланд, – никогда и ничего не просите! Никогда и ничего и ни у кого. Сами предложат! Сами!

Потом он смягчил голос и продолжал:

– Мне хотелось испытать вас. Итак, Марго, чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой? Что вы хотите за то, что были нагой? Чего стоит ваше истерзанное поцелуями колено? Во что цените созерцание моих клиентов и друзей? Говорите! Теперь уж без стеснений: предложил я!

Сердце замерло у Маргариты, она тяжело вздохнула.

– Вот шар, – Воланд указал на глобус, – в пределах его. А? Ну, смелее! Будите свою фантазию. Одно присутствие при сцене с этим отпетым негодяем бароном стоит того, чтобы человека наградили как следует. Да-с?

Дух перехватило у Маргариты, и она уже хотела выговорить заветные, давно хранимые в душе слова, как вдруг остановилась, даже раскрыла рот, изменилась в лице.

Откуда-то перед мысленными глазами её выплыло пьяное лицо Фриды и её взор умученного вконец человека.

Маргарита замялась и сказала спотыкаясь:

– Так, я, стало быть, могу попросить об одной вещи?..

– Потребовать, потребовать, многоуважаемая Маргарита Николаевна, – ответил Воланд, понимающе улыбаясь, – потребовать одной вещи!

Да, никак слово «вещь» не переходило во множественное число! А лицо Фриды назойливо колыхалось перед глазами в сигарном дыму.

Маргарита заговорила:

– Я хочу, чтобы Фриде перестали подавать тот платок, которым она удушила своего ребёнка, – и вздохнула.

Кот послал Коровьеву неодобрительный взгляд, но, очевидно, помня накрученное ухо, не промолвил ни слова.

– Гм, – сказал Воланд и усмехнулся, – ввиду того, что возможность получения вами взятки от этой Фриды совершенно, конечно, исключена, остаётся обзавестись тряпками и заткнуть все щели в моей спальне!

– Вы о чём говорите, мессир? – изумилась Маргарита.

– Совершенно с вами согласен, мессир, – не выдержал кот, – именно тряпками! – Он с раздражением запустил лапу в торт и стал выковыривать из него апельсинные корки.

– О милосердии говорю, – объяснил Воланд, не спуская с Маргариты огненного глаза, – иногда, совершенно неожиданно и коварно оно пролезает в самые узкие щели. Вот я и говорю о тряпках!

– И я об этом же говорю! – сурово сказал кот и отклонился на всякий случай от Маргариты, прикрыв вымазанными в розовом креме лапами свои острые уши.

– Пошёл вон! – сказал ему Воланд.

– Я ещё кофе не пил, – ответил кот, – как же я уйду? Неужели, мессир, в предпраздничную ночь гостей за столом у нас разделят на два сорта? Одни первой, а другие, как выражался этот печальный негодяй буфетчик, второй свежести?

– Молчи! – сказал Воланд и обратился к Маргарите с вежливой улыбкой: – Позвольте спросить, вы, надо полагать, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?

– Нет! – с силой ответила Маргарита. – И, так как я всё-таки не настолько глупа, чтобы, разговаривая с вами, прибегать ко лжи, скажу вам со всею откровенностью: я прошу у вас об этом потому, что, если Фриду не простят, я не буду иметь покоя всю жизнь. Я понимаю, что всех спасти нельзя, но я подала ей твёрдую надежду. Так уж вышло. И я стану обманщицей.

– Ага, – сказал Воланд, – понимаю.

А кот, закрывшись лапой, что-то стал шептать Коровьеву.

– Так вы сделаете? – спросила неуверенно Маргарита.

– Ни в каком случае, – ответил Воланд. Маргарита побледнела и отшатнулась.

– Я ни за что не сделаю, – продолжал Воланд, – а вы, если вам угодно, можете сделать сами. Пожалуйста.

– Но по-моему исполнится?

Азазелло вытаращил иронически кривой глаз на Маргариту, покрутил рыжей головой и тихо фыркнул.

– Да делайте же! Вот мучение, – воскликнул Воланд и повернул глобус, бок которого стал наливаться огнём.

– Фрида! – крикнул пронзительно кот.

Дверь распахнулась, и растрёпанная, нагая, без всяких признаков хмеля женщина с исступлёнными глазами вбежала в комнату и простёрла руки к Маргарите.

Та сказала:

– Прощают тебя. Платок больше подавать не будут.

Фрида испустила вопль, упала на пол и простёрлась крестом перед Маргаритой.

Воланд досадливо махнул рукой, и Фрида исчезла.

– Прощайте, благодарю вас, – твёрдо сказала Маргарита и поднялась, запахнув халат.

– По улице в таком виде идти нельзя. Сейчас дадим вам машину, – сказал Воланд сухо и затем добавил, – поступок ваш обличает в вас патологически непрактичного человека. Пользоваться этим мы считаем неудобным, поэтому Фрида не в счёт. Говорите, что вы хотите?

– Драгоценное сокровище, Маргарита Николаевна! – задребезжал Коровьев, – на сей раз советую вам быть поблагоразумнее! А то фортуна может ускользнуть!

– Верните мне моего любовника, – сказала Маргарита и вдруг заплакала.

– Маргарита Николаевна! – запищал Коровьев в отчаянии.

– Нет, не могу! – возмущённо отозвался кот и выпил объёмистую рюмку коньяку.

Занавеска на окне отодвинулась, и далеко в высоте открылась полная луна. От подоконника на пол упал зеленоватый платок ночного света. Сидящие, на лицах которых играл живой свет свечей, повернули головы к лунному косому столбу. В нём появился ночной Иванушкин гость, называющий себя мастером.

Он был в своём больничном одеянии, в халате, туфлях и чёрной шапочке. Небритое лицо его дёргало гримасой, он пугливо косился на огни свечей.

Маргарита узнала его, всплеснула руками, подбежала и обняла. Она целовала его в лоб, в губы, прижималась к колючей щеке, и слёзы бежали по её лицу.

Она произносила только одно слово:

– Ты… ты…

Мастер отстранил её наконец и сказал глухо:

– Не плачь, Марго. Я тяжко болен.

Он ухватился за подоконник рукою, оскалился, всматриваясь в сидящих, и сказал:

– Мне страшно, Марго. У меня галлюцинация. Маргарита подтащила его к стулу, усадила и, гладя плечи, шею, лицо, зашептала:

– Ничего, ничего не бойся. Я с тобою. Не бойся ничего.