Какой-то мексиканец поспешил приветствовать нас, а Картеру отвесил низкий поклон, едва не коснувшись головой земли, как турок. Потом этот оборванец принялся с пулеметной скоростью раздавать приказы, и вскоре каждый бандит получил задание.

Одни заводили лошадей в конюшню, другие отправились за водой и кормом для усталых животных, третьи нарубили дров, а мексиканское семейство, обитавшее в этой пародии на крепость, щебеча, вопя и распевая, готовило на кухне обед.

Что до нас с Лэнки, то Картер взял обоих под покровительство и повел в сердце бандитского логова.

Зал оказался достаточно велик, чтобы заслуживать такого названия. Потолок возвышался футах в двадцати над нашими головами, а приблизительно на середине этой высоты вдоль стен шел балкон. По нему, как потом выяснилось, можно было попасть в спальни. Крыша не пострадала от дождей, ибо являла собой превосходный кусок кованого железа, что представляло бы немалую ценность в любом городе. То здесь, то там видел я и другие следы былого великолепия — на стенах местами сохранилась цветная керамическая плитка, шляпки огромных медных гвоздей на дверях украшал рисунок, окна, в проемах которых осталось особенно много облицовки, снаружи защищали решетки. Но больше всего меня порадовал камин, настолько гигантский, что в нем можно было встать во весь рост вдесятером, да еще поднять над головой руки. В таком сыром, продуваемом горными ветрами месте камин — штука весьма полезная.

И вскоре он запылал вовсю. Сначала разбойники принесли исполинское бревно, потом возвели над ним столь же внушительное кострище, так что весь вечер огонь непрестанно выл и громыхал в трубе.

Бессовестный лицемер Картер любезно болтал со мной и с Лэнки. Я в основном кивал, а мой долговязый друг, по обыкновению, лихо работал языком.

По большей части Лэнки говорил о Доне Педро, желая знать, что тот за человек, ибо он, мол, не настолько глуп, чтобы верить газетным сплетням и досужим домыслам репортеров, да и люди всегда много лишнего болтают об известных людях, обо всех мало-мальски значительных личностях.

Тут Картер опять вступил в разговор.

— Значительный — это и есть самое верное слово, — заявил он. — Сам посуди, не будь Дон Педро настоящим мужчиной и, как ты сказал, значительной личностью, разве последовало бы за ним так много людей, готовых служить до самой смерти?

— Вообще-то нет, — согласился Лэнки, — хотя я слыхал, что стоит вступить в банду — и человеку уже не позволят идти своей дорогой.

— А никто и не хочет, — засмеялся Картер. — Вся штука в том, что парни слишком весело проводят время, загребают неплохие денежки и никто не мешает им резвиться на свой вкус. Кому же при таких условиях взбредет в голову отколоться?

— Это и в самом деле так? — спросил Лэнки с видом простофили, готового поверить чему угодно.

— Да, — подтвердил Картер, — те, кто приходит к Дону Педро, мчатся далеко, свободно и честно, позвольте вас уверить!

Я с немалой тревогой прислушивался к разговору и к тому, какой оборот придал ему Лэнки. Судя по всему, его и впрямь заинтересовал этот треп о свободе.

А Картер продолжал разливаться соловьем:

— Всякая мелочь, грошовые делишки — не то, за чем гонится Дон Педро. Нет, сэр, вы никогда не услышите, чтобы на него или на его людей возлагали ответственность за какую-нибудь дешевку! Иногда три-четыре месяца пройдут, а он и руки ни на кого не поднимет. Парни могут просто валяться и плевать в потолок. И если они спустили все денежки на шалости, если потратили всю наличность, заработанную на последнем деле, что за беда? У Дона Педро щедрая рука, и правая никогда не в курсе, сколько раздает левая. Нет, сэр! Для джентльмена с такой широкой и открытой душой, как у Дона Педро, важно одно: чтоб его люди были довольны А потом он опять энергично берется за дело и разрабатывает план, чтобы у парней появилась стоящая работенка. Да, друзья, когда Дон Педро обдумывает план, это, скажу я вам, кое-что! Это означает сотни тысяч звонких монет! Это сначала дает вам пищу для размышлений, а потом туго набитый карман. Ни масштаб дела, ни трудности для Дона Педро в расчет не идут. Берясь за что-то, он хочет взять достаточно, чтобы всем ребятам надолго хватило.

— А как он выглядит? — полюбопытствовал Лэнки.

— Дон Педро? — переспросил Картер. — Не такой уж гигант на вид и не шибко красив. Но у него есть голова на плечах, а в этой голове — мозги, которые, я бы сказал, отлично варят.

— Да, верно, этот малый здорово соображает, — признал Лэнки.

Я смотрел, как эти двое рассуждают о мозгах, и думал: просто поразительно, что двое столь безобразных мужчин одновременно оказались в одном и том же месте!

— Я слышал, все-таки есть один способ опознать Дона Педро, — заметил долговязый.

Картера передернуло.

— Ну да? Это какой же?

— Да по шрамам на спине.

— Гм… — недоверчиво хмыкнул бандит. — Вот уж не знаю, никогда ни о чем таком не слышал, хотя много чего слыхал о Доне Педро. И что это за шрамы?

— Их оставили размочаленные концы мокрой веревки, — пояснил мой долговязый приятель. — Далеко отсюда, в Мексике, точнее, в Валле-Насиональ о нем рассказывают одну историю. Говорят, Дон Педро попал на тамошние плантации, но не хотел работать, и с ним поступили так, как со всеми непокорными рабами.

— Что ты имеешь в виду? — осведомился Картер.

Он весь как-то сгорбился и крепко обхватил костлявые колени длинными пальцами, а глаза быстро, совсем по-птичьи моргнули. Вообще в такой позе Картер удивительно смахивал на сердито нахохлившуюся хищную птицу.

— Ну, — начал рассказ Лэнки, — по утрам этих бедолаг выстраивают в одну линию, и, если кто-то из них нуждается в наказании, другому несчастному приказывают взвалить его себе на спину, потом с провинившегося срывают всю одежду, и опытный бичеватель выходит с хорошо вымоченной веревкой, тяжелой от воды. Этой-то веревкой он и принимается хлестать беднягу по голой спине. В тот раз, когда мне случилось видеть это наказание, хозяин плантации стоял рядом, медленно и лениво попыхивая сигарой, и всякий раз, как он выдыхал клуб дыма — хлысть! — следовал удар. После первых на коже оставались следы, с третьего проступали маленькие, с булавочную головку, капельки крови, а потом уж кровь лилась потоком. Примерно после девятого-десятого удара бедолага, которого я видел, начал постанывать, а на двенадцатом завыл как волк. Парень был индейцем яки, они железные ребята — ничем не проймешь, но таких ударов не в силах долго выдержать и железо. Несчастный индеец выл, как побитая собака, и хозяину плантации это, видно, понравилось. Он улыбнулся и стал затягиваться побыстрее, поглядывая то на индейца, которого секли, то на остальных рабов, а те дрожали, как на ледяном ветру. Многие из них уже прошли через это испытание, и большинству предстояло подвергнуться ему снова.

Картер полуприкрыл глаза и медленно кивал, а его длинная вытянутая физиономия показалась мне еще бледнее обычного.

— И тебе говорили, что Дон Педро тоже прошел через такое? — спросил он.

— Да, — сказал Лэнки. — Я слышал, его хлестали день за днем, пока он не потерял способность ходить нормально и мог передвигаться только ползком, а в конце концов заставили лизать бичевателю руку. Как бы то ни было, если Дон Педро и в самом деле перенес хотя бы одну такую порку, шрамы остались на всю жизнь. Побывав в Валле-Насиональ, я видел на спинах рабов множество широких, бледных рубцов. Незабываемое зрелище!

Картер довольно долго молчал, продолжая кивать.

— Но в Валле-Насиональ все умирают, — возразил он наконец. — Никто не выбирается на свободу.

— Да, — подтвердил Лэнки, — лишь одному из десяти тысяч удается выйти оттуда живым. Дону Педро, как мне сказали, посчастливилось попасть в это число.

Картер вдруг вскинул голову, словно очнувшись от сна.

— Да, верно, — согласился он, — Дон Педро и в самом деле один из десяти тысяч. А насчет этих рубцов… Ну, у меня бы точно не хватило духу попросить его снять рубашку и показать их… Дон Педро, да будет вам известно, человек с большим чувством собственного достоинства. Он не такой, как все.