К чему лукавить, у меня и вправду было много дел в городе. Улетал я воскресным рейсом, а на субботу позвал приятеля-журналиста пообедать со мной на прощанье. Это приглашение я, естественно, отменил. В толще реальности, где предметы и события, как правило, прикасаются к нам совершенно нежданно, мне вдруг встретилась вторая жена Б. К; теперь она зовется совсем по-другому, занята совсем другими вещами, вовлечена в поток нового, оглушительно иного существования. И все же она рада поболтать со мною; такого случая больше не представится. Да, я убежал прочь от постылого, заветного следа Басло Криминале, но выбрал для бегства кружную дорогу — и вновь стою на тропе, по которой он проходил. Короче, в субботу (а до субботы я, кстати, имел случай познакомиться еще с двумя возлюбленными Борхеса) я сел в машину, притормозившую у гостиницы, и оказался в обществе супругов средних лет, затянутых в добротные штормовки, точно собрались на пикник.

Диковатая получилась поездка. Путешествие от центральных кварталов почти европейского города — к чему-то, чему трудно подыскать имя. На выезде из Буэнос-Айреса нас догнал проливной дождь; отсутствующие водостоки мигом вышли из строя, мы долго петляли, стараясь не затонуть, и при этом углубились в бедняцкие, бандитские районы; муж и жена защелкнули дверцы изнутри, каждый свою. Проплыло военно-инженерное училище, и супруги объяснили, что в период репрессий тут расстреливали неугодных. За городом небо расчистилось. Тут и там на обочинах аутописты красовались стенды «Разыскиваются за измену Родине» и продавцы воздушных шаров. Бескрайняя плоская равнина, покуда хватал глаз, серела эвкалиптовой листвой, рябила стадами коров, табунами коней. Нас то и дело останавливали мытари, сборщики дорожных пошлин — еще на прошлой неделе, по словам моих спутников, этих кордонов тут не было. «Так называемый нерегулируемый рынок, тэтчеризм, — добавил муж. — Все шоссейки запроданы». Далеко в стороне остался основанный англичанами поселок Херлингем — воскресный рай богатеев.

Мы свернули на пустынную подъездную дорогу и, удалившись от шоссе на приличное расстояние, ткнулись наконец в асьенду Гертлы Риверо — длинное приземистое здание с верандой, обрамленное площадками для поло, бассейном для плавания, кортами для тенниса, загонами для телят и козлят. Появилась Гертла в кашемировом свитере и модельных слаксах; похоже, денег у нее (или у ее мужа) куры не клевали. Я прошел за ней на веранду, где выпивали друзья Гертлы, приехавшие сюда на выходные. На просторных лужайках щебетали дети; кое-кто из взрослых плескался в бассейне. «Как вам у нас в Аргентине?» — осведомился некий гость. «Поразительная страна», — ответил я. «Да уж, — Гертла протянула мне бокал вина. — Уровень инфляции 130 процентов. Каждая кампания по борьбе с коррупцией начинается с того, что Менем вынужден сажать за решетку министров собственного кабинета. Богатые наживаются, бедные нищают, армия удерживает их на безопасной дистанции друг от друга. Поразительная страна». «И угодья у вас чудесные», — сказал я. «Чудесные, — согласилась Гертла. — А почему вы не спрашиваете, куда подевался мой муж? Объезжает чудесные угодья верхом — и очень, очень не скоро вернется». «Давно вы тут живете?» «С тех самых пор, как Венгрия превратилась в ад. Семь лет... или восемь. Живу себе и радуюсь: тут мне ничто не угрожает, кроме инфляции и озоновой дыры, которая, говорят, способствует раковым заболеваниям. Что ж вы не пьете? Пейте, а после обеда прогуляемся, ладно?»

И Гертла занялась другими гостями, а я тихонько сидел и наблюдал за ней — за женщиной, чью наготу лицезрел в Будапеште. Не в пример Сепульхре, она сберегла в себе гордую прелесть, коей светились снимки в квартире Басло. Неудивительно, что он поддался ее очарованию; и удивительно, что впоследствии он променял ее на Бесподобную. По утверждению Илдико, у Гертлы был роман с начальником тайной полиции; не этот ли начальник объезжает сейчас свои аргентинские угодья? Но фамилия у него не венгерская — Риверо. Да и стоит разве хоть на грош доверять россказням Илдико? Меня охватило странное чувство: минувшее невозвратно, непостижимо, никак не связано с этой пампой, с этим знойным, чуть скошенным к далекому окоему небом, с блеклыми эвкалиптами, кивающими на ветру. Внезапно мне понадобилось в туалет. Комнаты, по которым я шел, были обставлены дорогой мебелью, увешаны яркими авангардными полотнами, и в углу каждого холста значилось: «Гертла Риверо». Волевая женщина; состоятельная женщина.

За обедом (говядина барбекью и какая-то сомнительная черная запеканка) распоряжалась, по всей видимости, дочь хозяйки; сходства с Криминале я в девушке не заметил. Гертла, не дожидаясь, пока гости все съедят и выпьют, поманила меня к площадкам для игры в поло. Может, она и собиралась рассказать нечто существенное, но сперва решила как следует намолчаться. «Вы обещали мне информацию о Криминале, которая недоступна широкой публике», — напомнил я. «Знаете, до конца понять характер Криминале невозможно, если не уяснишь, как он относился к женщинам. — Гертла замешкалась и сочувственно оглядела томящихся на площадке пони. — Он отдавался им целиком и полностью. Его философские построения зависели от той, с кем он спал на данном этапе. Скажите, что вам известно о спутницах Криминале?» «Ну, Пиа, вы, Сепульхра. — Я загнул четвертый палец. — И еще одна, по-моему». «Одна — не одна, — засмеялась Гертла, — но вы, верно, намекаете на Ирини. На ту, кого он любил, но так и не взял в жены». «Что ж, давайте сосредоточимся на спутницах».

«Пиа — убежденная, непримиримая антифашистка. Она была для Басло отличным подспорьем, но умерла в Берлине совсем молодой. Он тогда еще не успел прославиться. Я... впрочем, я перед вами, и вы сами все видите. Не сочтите за похвальбу, жизнь со мной — его лучший период. Период признания. Потом явилась Сепульхра, с ней вы б и ручкаться-то побрезговали. Смазливая, но тупая, а нынче еще и разжирела, как свинья». «Я с ней знаком». «Тогда вы меня понимаете», — улыбнулась Гертла. «Кажется, понимаю». «С ней Басло ошибся как ни с кем. Ему нужна была сильная соратница со своей, незаемной концепцией мира. А Сепульхра — просто безделушка, напрочь лишенная философских и политических устоев. Он, однако, хотел именно такую. Хотел и получил. Сначала в качестве любовницы, отдушины. Но и я завела себе отдушину на стороне». Я снова подумал об Илдико: а вдруг она все-таки не врала?

«Значит, начинал он с Пиа, начинал как антифашист?» — спросил я. «И как правоверный социалист, убежденный в необходимости реформ». «А с вами в кого превратился?» «Объективно — в ведущего теоретика марксизма, крупнейшего в Венгрии». «И желанного на Западе». «Чуть позже — да, — кивнула Гертла. — А с Сепульхрой м-м, с Сепульхрой он сделался тем, кто он есть сейчас. Звездой первой величины, Лукачем 90-х, так, кажется?» «Так пишут в газетах». «Вы-то в них и пишете, — Гертла повернулась ко мне. — Я гляжу, про Ирини вы молчок». И тут я смекнул, какой вопрос надо задать, чтоб отблагодарить Гертлу за приглашение. «Ирини для меня сплошная загадка. Ведь к тому моменту, как вы познакомились с Басло, она уже куда-то исчезла?»

«Точно, исчезла, — сказала Гертла. — В 1956-м Ирини отправили в лагерь». «В лагерь? Вы имеете в виду — в тюрьму?» «В 56-м она вышла на улицы, под русские танковые дула. А затем попробовала перейти границу и спрятаться на Западе. Но увы. Вам это все припомнить трудно. Англичане в тот год думали исключительно о собственной экспансии в зону Суэцкого канала. Русские этим воспользовались и вторглись в нашу страну». «Меня тогда не было и в проекте». «Ну ясное дело. Вас не было, вам на 56-й год плевать. А в соцстранах на 56-й не натужился плюнуть никто». «Что предпринял Криминале, когда Ирини забрали? Он пытался ее вызволить?» «Что предпринял? — переспросила Гертла. — Да уж конечно, ничего». «Ничего?» — изумился я. «Видите ли, их роман давным-давно закончился, — улыбнулась Гертла. — Басло ничего не предпринял, потому что я не Ирини. Я относилась к происходящему, как вы понимаете, совсем, совсем по- другому».