спутниками.

Конан все так же ехал, не выпуская из виду Масардери, и тут к нему подскакал на маленьком пузатом ослике кхитаец в развевающемся оранжевом халате.

— Учитель Конан! — вскричал он.

Конан удивленно повернулся в сторону низкорослого человечка со смуглым плоским лицом. Тот улыбался, так что глаза его превратились в крохотные щелочки, и низко кланялся, сидя в седле.

Красное его седло было украшено кисточками и бубенчиками; грива ослика заплетена во множество косичек, а сам кхитаец был облачен в оранжевые одежды, расшитые красной и золотой питью. Узоры в виде птиц украшали спину и грудь халата. Приглядевшись, можно было попять, что вместо хвостов у этих птиц яркие завитки пламени.

— Учитель Конан! — продолжал кхитаец улыбаться и кланяться. — Вы учили нас мудрости в садах философии! Вы помните великого учителя Тьянь-По?

— Да, — сказал Конан нехотя.

Он начал припоминать. У него был приятель, кхитаец по имени Тьянь-По, человек остроумный и хитрый. Казалось, трудно было сыскать людей менее похожих друг на друга, чем маленький кхитайский философ и огромный верзила варвар; и все же между ними существовали симпатия и уважения. Иной раз они даже считались друзьями.

Как-то раз, когда Копан находился в Кхитае, Тьянь-По оставил его со своими учениками, и Конан — не без успеха — обучал их своей философии.

«Сперва определи достоинство человека, — учил Конан, — а потом дай ему по башке как следует, дабы он, если останется жив, мог оценить по достоинству тебя!»

Среди кхитайцев нашлись и такие, кому это учение пришлось по вкусу, так что Конан прослыл великим, хоть и несколько своеобразным, учителем.

И вот теперь, очевидно, он повстречал одного из своих бывших учеников. Конан поднатужился, вспоминая его имя.

— Ляо-Сё, кажется, — сказал он.

Кхитаец склонился лицом к самой гриве ослика.

— Учитель помнит мое имя! — воскликнул он в восторге. — Только оно звучит чуть-чуть иначе. Мэн- Ся — вот мое настоящее имя.

— Кром! — пробурчал Конан. — Прости, если я позабыл.

— Учителю не следует просить у меня прощения, — заверил Мэн-Ся. — Для меня большая честь путешествовать в вашем обществе. Я должен поразмышлять над разницей между именами «Мэн-Ся» и «Ляо-Сё». Возможно, таким образом я постигну самую глубинную суть моего характера и пойму, чем то, кем я являюсь, отличается от того, кем меня считают другие люди…

Конан только покачал головой. Парнишка, на его взгляд, слишком увлекался отвлеченными материями. Когда-нибудь это крепко помешает ему в жизни.

Впрочем, Конан ничего не имел против общества молодого кхитайца. Мэн-Ся едва вышел из подросткового возраста — вряд ли ему исполнилось больше двадцати. У него был быстрый взгляд и веселая улыбка. По каждому поводу он охотно заливался смехом. И еще, присмотревшись, Конан понял, что руки у кхитайца, хоть и малы и худы, на удивление сильные. Это стало очевидно, когда он поднял бурдюк с питьем. Полный бурдюк был довольно тяжелым, но кхитаец поднял его тремя пальцами и без особого труда.

День тянулся медленно. Разговоры то начинались, то смолкали. До следующего колодца оставалось еще несколько колоколов пути, а у многих уже опустели бурдюки.

Масардери тоже выглядела усталой. Пыль лежала на ее покрывале, на руках. Она подъехала к Конану и его кхитайскому знакомцу.

— Как забавно, что вы встретили здесь приятеля! — заговорила она.

Конан протянул ей фляжку с вином.

— Выпейте, вам станет легче.

Она понюхала флягу.

— Это же неразбавленное вино!

— Да. И никто еще не умирал от жажды, имея при себе неразбавленное вино!

Она покачала головой:

— Я послушаюсь вас, ведь вы мой телохранитель и лучше всех знаете, что требуется для моей безопасности. Но учтите — я опьянею и начну говорить глупости.

— Такова моя сокровенная цель, — объявил Конан.

Кхитаец рассмеялся. Его узенькие, сильно сощуренные глаза отлично примечали, что женщина заигрывает с Конаном и что он охотно отвечает на ее заигрывания. Что ж, Мэн-Ся был этому только рад. Ему нравились счастливые люди.

Масардери отхлебнула из фляги и вернула ее Конану.

— А вы правда были учителем в Кхитае?

— Я преподавал философию, — сказал Конан и помрачнел. — Довольно об этом! — предупредил он.

— Почему?

— Потому что вы будете смеяться. Я достаточно изучил ваш характер.

— Вы правы. — Масардери вздохнула. — Ладно, поговорим о чем-нибудь другом, менее забавном… и… что это? ЧТО ЭТО ТАКОЕ?

Последние слова она проговорила шепотом, но так зловеще, что у Конана мороз прошел по коже.

Он ничего не заметил, однако кхитаец тоже уставился в ту сторону, куда смотрели неподвижные глаза Масардери, и капельки пота выступили на плоском лице юноши.

— Что это, учитель? — повторил он, хватаясь за маленький кривой лук, висевший у него через плечо.

Конан повернулся, по ничего не увидел. Только песок и редкие торчащие из песка колючие растения.

— Я ничего не вижу, — сказал Конан, но тем не менее обнажил меч. — А вам лучше отойти к карете, — обратился он к Масардери. — И не отходите от кареты ни при каких условиях, слышите?

Масардери, бледная, но собранная и готовая действовать, молча кивнула и поскакала к карете.

Конан снова осмотрелся по сторонам. Ничего. Но он привык доверять даже самым странным и невероятным сообщениям своих спутников — особенно если они советовали держаться настороже — и потому продолжал сжимать меч обеими руками. Кхитаец положил на тетиву первую стрелу.

— Оно было здесь, учитель! — возбужденно прошептал он. — И оно никуда не ушло. Оно ожидает, пока мы отвернемся, чтобы напасть.

— Какое оно с виду? — спросил Конан.

В отличие от кхитайца он не считал нужным понижать голос. Проклятье, если враг хочет напасть на них — пусть нападает! Конан не станет прятаться.

Но кхитаец не стал отвечать. Он просто покачал головой, показывая, что не находит нужных слов для описания чудища.

Конан придержал коня и развернул его, чтобы быть поближе к карете. Караван продолжал двигаться вперед как ни в чем не бывало. Если какое-то незримое чудище и следит за путниками, то в караване его, по крайней мере, еще не заметили.

Масардери велела раздать своим невольникам сабли. Конан одобрил эту меру. Негры, получив в руки оружие, преобразились — широко расправили плечи, заулыбались. Прежде у Конана не было случая поговорить с ними, но во время путешествия он непременно найдет такую возможность. Не исключено, что Конан встречался в своих прежних странствиях по Черным Королевствам с их племенем.

И тут раздался отчаянный крик одной из кузин, что сидела в карете. К ней присоединилась и вторая. Конан галопом погнал коня туда же, мысленно проклиная себя за медлительность: нельзя было позволять Масардери отдаляться от себя даже на двадцать шагов!

Из-под земли медленно вырастал гигантский змей. Он был похож на кхитайского дракона — с длинным извивающимся туловищем, с зубастой пастью и тонкими, как хлысты, усами, по четыре с каждой стороны.