триста верст, ночуя в лесу при кострах. Мучительные затруднения доставляла транспортировка трех орудий, среди которых было одно тяжелое. Тем не менее двинцы неуклонно продвигались вперед, и артиллеристы не отставали, а в бою, случалось, устанавливали орудия на открытых позициях и, действуя в сфере ружейного огня, били прямой наводкой. Артиллеристы в отряде были отчаянные, пехота им под стать, и весь отряд отличался в боях большим упорством.
Белые решили разгромить его одним ударом, чтобы развязать руки для борьбы с остальными колоннами. Они выслали навстречу двинцам целый полк, усиленный батальоном другого полка. Против Железного батальона и Инженерного отряда, общей численностью в шестьсот человек, этого было более чем достаточно.
Командир двинцев, узнав от разведчиков о движении противника, остановил свой отряд, приказал спешно укреплять позиции и устроил совет с командиром Железного батальона. Это были давние боевые друзья, понимавшие друг друга с полуслова, хотя трудно было найти двух более разных людей, чем пылкий, подвижный командир и флегматичный, молчаливый батальонный. Различие характеров не мешало полному взаимному пониманию, и совещание их длилось, как обычно, недолго.
- Надо пробиться, - сказал командир, так свирепо подступая к своему собеседнику, словно собирался воевать не с американцами и белогвардейцами, а именно с ним.
- Надо, - согласился батальонный, свертывая козью ножку.
- Однако, - сказал командир, - у них без малого полтора полка. В лоб не выйдет.
- Может и не выйти, - рассудительно подтвердил батальонный, чиркая спичкой.
И вдруг в меланхолических глазах его вспыхнули две желтые точки. Были ли это отсветы горящей спички или в самом деле засветились глава - определить было трудно. Непонятным было и движение массивных плеч, по которым прошла внезапная дрожь. Батальонный сам, казалось, удивился своему оживлению и спросил:
- А может, попробовать?
Командир угрюмо насупился:
- Людей погубим. Операцию сорвём.
Спичка погасла. Огоньки в глазах батальонного пропали.
- Н-да, - протянул он задумавшись и вынул из коробки новую спичку.
- Есть план, - заторопился командир, хватая друга за руку. - Есть план, Ваня. Ты здесь останешься или пройдешь немного вперед со своим батальоном, выберешь позицию поудобней, окопаешься и задержишь противника.
- Так, - буркнул Ваня, стараясь освободить задержанную командиром руку со спичками и вовсе не думая о том, как он с одним батальоном задержит почти полтора полка.
- Ты, значит, окопаешься, - повторил командир, - а я иду с Инженерным в обход, и, когда ударю с фланга, ты выходишь и бьешь с фронта. Понял?
- Так, - кивнул батальонный, закуривая и с удовольствием делая первую затяжку.
- Но смотри, - сказал командир сердито, - держись крепче. Не удержишься - башку отверчу, честное слово!
- Так, так, - пробубнил батальонный. - Если не удержусь, мне и без тебя башку отвертят. Орудия берешь?
- Беру одно.
- Какое?
- Горняшку, понятно! Оно на подъем полегче.
- Возьми тяжелое.
- Тяжелое? - Командир откинул ушанку к затылку и с удивлением уставился на батальонного.
Тот осторожно снимал пожелтевшими пальцами неровно обгоревший край самокрутки и, покончив с этим, объяснил:
- Тяжелое. Идешь не воробьев пугать, а врага громить! И потом, заслышат, что тяжелое бьет, примут тебя за свежий полк.
Командира, несмотря на мороз, прошиб пот. Он живо представил себе, какую муку перетерпит он в пути с тяжелой шестидюймовкой, и, зло взглянув на батальонного, бросил отрывисто:
- Ладно! Возьму!
На этом совещание окончилось. Несколько позже командир собрал комсостав и комиссаров, а в ночь ушел с Инженерным отрядом в лес, таща за собой на полозьях шестидюймовку и проклиная батальонного страшными проклятиями.
Утром подошел белый полк и ринулся на укрепленные за ночь позиции красных. Ушедшие слышали издали гул канонады и прибавили шагу.
Ситников через два часа после выхода почувствовал страшную усталость. Через четыре часа он качался на ходу как пьяный, через шесть - он уже ничего не чувствовал, сосредоточив все свои усилия на том, чтобы не упасть: он знал, что если упадет, то уже не встанет. Через семь часов он всё-таки упал и, лежа, заплакал бессильными ребячьими слезами.
В ту же минуту колонна остановилась на короткий отдых. Бойцы сели в снег, каждый там, где его застала остановка. Только артиллеристы отвалились от пушки, как от злейшего врага. Она осталась посредине пробитой тропы, и всё удивились, что она ещё при отряде. Они не могли поверить, что сами притащили её сюда.
- Сплясать бы… - сказал ротный остряк Сашка Витязев, не будучи в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.
