сосредоточившись на упорном биении под подушечкой своего пальца. В дверь так и не постучали — она позвонила еще раз. Намочила в ванной полотенце и принесла его, чтобы обвязать ему голову. Обматывая его волосы мокрой тканью, она поняла, что нужно было выкрутить полотенце сильнее. Вода заструилась на подушку. Если никто до сих пор не откликнулся на звонок, значит, никто и не придет, потому что дом пуст.

Она пошла в сторону коридора. Там горел свет Добравшись до дальней стороны внутреннего двора она увидела Гроува, стоявшего в дверях sala.

Они стояли вдвоем в комнате, глядя на Тейлора, и Гроув медленно кивал, осматривая лежащее неподвижное тело.

— Разве нельзя вызвать врача? — наконец спросила она.

— Боюсь, он бы не очень обрадовался, если бы мы вызвали доктора Солеру, — он криво усмехнулся. — Это пустяки, пустяки, — добавил он чуть ли не раздраженно. — Если к полуночи не очнется, сделаю ему укол.

Он повел ее в sala, где протянул двойную водку с мартини.

— Сегодня вечером я — подлинный хозяин дома, — сказал он самодовольно. — Отпустил всю прислугу на фиесту. Всех до одного.

— То-то я заметила, что тихо. Вы хотите сказать, что сегодня нас в доме всего четверо?

— Трое, — сказал он, вставая, чтобы взять портсигар с каминной полки. — Лючита уехала после обеда. — Он искренне улыбнулся. — Вы оказались не правы. Видите, что произошло. Она взяла фургон.

Она почувствовала, как глаза расширились от ужаса. Дабы сгладить впечатление, которое это могло произвести, она медленно расплылась в радостном оскале.

— Лючите не хватило поездов! — сказала она, пытаясь усмехнуться и тряся головой. Вдруг она поняла, что он вновь принялся за нее — изучает каждый мускул ее лица, пока одно выражение сменяется другим. «Нельзя показывать ему, что я боюсь», — снова подумала она. Он как будто ждал, когда она себя выдаст.

— Кто же приготовит ужин? — спросила она.

— Я. Мы. Если вы не откажетесь мне помочь.

— Не откажусь, — сказала она, стараясь быть любезной.

— Я покажу вам кухню.

Она мысленно представила беленые стены, черные балки над головой и огромный очаг.

— Вы установили новое оборудование? — спросила она. — Или пользуетесь старой кухней, ничего не меняя?

— Она не старая. Просто закоптелая, — он странно рассматривал ее, почти так же, как художник смотрит на модель, с которой собирается сделать набросок. — Но выглядит старой, согласен. Она достроена на рубеже веков.

Почувствовав, как в комнату неожиданно ворвался ветер, окружив ее свежими лесными запахами, она оглянулась на дверь:

— Что там творится?

— В это время года ветер капризен, — ответил он. — То подует, то затихнет — то поднимется, то уляжется.

Ветер принес с собой в комнату дикую природу: теперь Дэй сосредоточилась на том, как он шелестит снаружи листвой.

— Вы никогда не рассказываете о себе, — сказала она, когда он передал ей второй двойной мартини.

— Я говорю о себе всегда.

— Я имею в виду вашу жизнь. Детство, например.

Он презрительно усмехнулся и, хотя она ждала, промолчал.

Она встала:

— Пойду наброшу что-нибудь на плечи. Ветер дует прямо на меня.

Он не предложил ее проводить. Торопливо шагая к спальне, она вдруг поразилась тому, что могла с ним болтать, пока Тейлор лежал без сознания. Кажется, это подтверждало подозрение, закравшееся к ней давно: люди не могут по-настоящему сблизиться друг с другом — они просто воображают, будто близки. («Это не рецидив, а просто постепенное затухание симптомов, — сказал Гроув. — Опасности никакой».)

Она отыскала палантин, за которым пришла, и набросила его на плечи.

— Не беспокойте его. Главное — оставить его в покое. Она приблизилась к кровати Тейлора и убрала с его головы мокрое полотенце. Насухо вытерла свежим пряди его влажных волос. Дыхание у него было ровное, медленное и глубокое, лицо не выглядело ни раскрасневшимся, ни бледным. Ей казалось жестоким оставить его здесь одного, а самой усесться в sala и вести пустопорожний разговор.

Свернув за угол галереи, она заглянула в длинный коридор, терявшийся в неясном хаосе растений и мебели. В дальнем его конце какой-то мужчина в белой рубашке постоял секунду, а затем шагнул во тьму внутреннего двора и больше не появлялся.

Гроув включил джаз и растянулся во весь рост на полу. Она вошла и, поскольку он не поднялся, постояла минуту, а затем села в кресло у двери, где звуки музыки не так оглушали. Когда последний удар тарелок возвестил о конце композиции, он встал и выключил магнитофон.

— Иногда я люблю слушать на полной громкости, чтоб даже в ушах болело, — сказал он ей.

— Вы сказали, что в доме никого нет, — начала она. — Но там кто-то есть. Я только что видела его.

— Где? — спросил он, уставившись на нее. В голове у нее промелькнула мысль, что, возможно, он испугался.

— В самом конце колоннады. Он ушел в кусты.

— Внизу у генератора дежурит ночной сторож. Наверное, поднялся за чем-нибудь.

— Это было так неожиданно, — сказала она, схватившись рукой за сердце. — Естественно, я вся на иголках.

— Да, — ясно было, что думает он совсем о другом. — Конечно. — Затем, резко повернувшись к ней: — Если волнуетесь о докторе, право же, не стоит.

Она взглянула на него, едва не расплакавшись.

— Разумеется, я волнуюсь! — воскликнула она.

— Но вы сглупите, — он поднял руку, — если отправитесь с ним завтра в путь, как бы он себя ни чувствовал.

— Я — за то, чтобы вызывать вашего врача сейчас же, — она была уверена, что справится с этим врачом: тот даст ей разрешение, и Тейлор сможет уехать. — Неужели он так плох?

— Ну, не очень хорош, поверьте.

— По крайней мере, он — врач, — укоризненно сказала она.

— Не хотите еще выпить? Давайте выйдем и займемся ужином. Пока будем готовить, сможем поговорить.

Пока он вел ее через темную столовую, она говорила себе, что как только они войдут в дверь кладовой, она должна вести себя так, будто видит все впервые. На полпути через кладовую она спросила:

— Это ведь старый флигель?

Он не слушал:

— В леднике есть немного манго и папай, их нужно порезать.

Когда вошли в кухню, она подняла глаза на балки свода.

Гроув набрал воды в одну большую и одну маленькую кастрюлю, поставил их на плиту и зажег газовые горелки.