весьма незначительной. Ее расширению препятствовали самые различные факторы: обилие лесов и болот, низкое качество почвы и суровый климат на севере и в центре страны, постоянная опасность татарских набегов в южных районах, наконец — низкая плотность населения, «съедаемого» постоянными неурожаями, войнами, усобицами и эпидемиями. Все области, имевшие значительное население и развитое земледелие, давно уже были обращены в вотчины князей, бояр и церкви. Существовал и обширный массив «черных» земель, жители которых платили подати непосредственно государству в лице великого князя. Раздавать эти земли в качестве поместий Государь не хотел, так как в этом случае пострадали бы интересы казны, а в конечном счете — и его собственные.
В итоге для развития поместного землевладения необходимо было либо отвоевать пригодные для раздачи в поместья земли у соседних государств и поменять в них весь состав правящего класса, заменив «чужих» на «своих», — либо под предлогом «крамолы» конфисковать вотчины у некоторой части великорусской аристократии, а затем раздробить их на поместья и раздать дворянам. Первый путь, с точки зрения внутренних отношений, был более спокойным. Иван III сделал целый ряд шагов по этому пути. Однако военный потенциал Московской Руси пока еще не позволял добиться быстрого и однозначного успеха, а затяжные войны с сомнительным результатом пагубно сказывались на экономике страны.
Второй путь не требовал такого напряжения сил, как внешние войны. Но здесь нельзя было обойтись без развитого репрессивного аппарата, без риска гражданской войны. К тому же аристократия Северо- Восточной Руси представляла своего рода клубок тесно переплетенных родственных и дружеских связей. Репрессии против одного клана вызвали бы возмущение многих других. А там недалеко уже было и до дворцового переворота в пользу всегда готовых вступить в игру младших отпрысков правящего дома. И все же Иван III не мог упустить этой соблазнительной, хотя и рискованной возможности. Острая потребность в свободных землях для раздачи в поместья толкала его на этот путь.
Просчитывая возможные варианты гонений на аристократию, князь Иван естественным образом остановил свой выбор на Новгороде. Новгородское общество в генеалогическом отношении было довольно слабо связано с боярскими кланами Северо-Восточной Руси. Оно раздиралось внутренними противоречиями, которые Иван умело разжигал. В «Низовскои земле» новгородцев издавна недолюбливали: завидовали их достатку, возмущались их самоуверенностью и развитым чувством собственного достоинства. К тому же те новгородцы, которых знали в средней Руси, были в основном люди торговые, наделенные всеми пороками этого рода людей.
Учитывая все это, князь Иван надеялся, что поэтапное «раскулачивание» новгородской знати не вызовет особого сопротивления с ее стороны, не встретит возражений со стороны московской аристократии и будет с энтузиазмом воспринято простонародьем. На всякий случай Иван поначалу стал наделять новгородскими землями московских бояр. Однако это была лишь временная мера. Когда ситуация устоялась, Иван отобрал эти новые вотчины и пустил их в поместную раздачу (143, 72). При этом он по обыкновению действовал методом Аристотелева «барана» — удар, затем пауза, потом новый, более сильный удар. Первый мощный удар (конфискации 1478 года) был направлен на новгородское духовенство, точнее, на экономическую опору его могущества — обширные вотчины и промысловые угодья. Это вполне объяснимо. С одной стороны, архиепископская кафедра являлась главным организующим, консолидирующим началом новгородского общества. Те же функции, хотя и в локальных масштабах, исполняли и монастыри. С другой стороны, удар по духовенству как бы смягчался тем обстоятельством, что речь шла не об индивидуальной, а о корпоративной собственности. Церковные вотчины принадлежали различным церковным институтам, но никто из конкретных лиц не мог назвать их своими.
Ликвидацией вечевого строя и переходом к наместничьему управлению был переломлен хребет новгородской государственности; резкое ослабление могущества церковных институтов и установление над ними политического контроля повлекли за собой деструктуризацию всего новгородского общества. Из стройной, веками складывавшейся системы оно превратилось в простую совокупность разнородных элементов, которые Иван III мог тасовать по своему усмотрению.
Московские репрессии в Новгороде раскручивались по определенному, тщательно продуманному сценарию. Сначала была срезана та часть высшей аристократии, которая проявляла открытую враждебность по отношению к Москве. Этих людей уничтожали как политических противников, но при этом использовали в своих интересах и конфискованное у них движимое и недвижимое имущество. (Возможно, какая-то часть этого имущества была роздана местным сторонникам Москвы или просто городской бедноте, для которой переход на положение помещиков был блестящей перспективой. Таким образом поощрялись, конечно, в первую очередь доносчики, своими жалобами инициировавшие судебные процессы над наиболее опасными для Москвы боярскими кланами в 1475–1476 годах. Не здесь ли кроется причина того массового паломничества в Москву «униженных и оскорбленных» новгородцев, которое имело место в эти годы?)
Вторая волна репрессий была направлена против той части местной знати, которая никоим образом не была замешана в литовских интригах. Вся вина этих людей заключалась в их богатстве. Государю нужны были их земли и их деньги. Ну а поводы для расправы, разумеется, всегда можно было найти в отравленном ядом зависти и доносительства новгородском обществе.
Прибрав к рукам собственность новгородцев, князь Иван как бережливый хозяин решил пустить в дело и их самих. Ведь он испытывал недостаток не только в землях, пригодных для поместной раздачи, но и в самих кандидатах на роль помещиков. Все люди, равно как и все земли, давно уже были «при деле». Ломать сложившуюся систему в Северо-Восточной Руси было хлопотно и опасно. В этом Иван смог наглядно убедиться, когда около 1483 года в ответ на роспуск некоторых боярских «дворов» (возможно, с целью использовать бывших боярских боевых холопов в качестве помещиков) он натолкнулся на резкое недовольство таких виднейших представителей московской знати, как братья Василий и Иван Тучко Морозовы, и вынужден был вскоре прибегнуть к арестам (82, 239). Но такими мерами увлекаться не следовало. Проще было черпать новых помещиков не из боярской челяди, а из взбаламученного новгородского моря. Именно этим и нужно объяснять третью волну новгородских репрессий, направленную против средних слоев городского населения — «житьих людей». Тысячи этих бедолаг были согнаны со своих насиженных мест и отправлены в принудительном порядке на юг, в московские земли. Те из них, кому больше повезло, получили поместья; другие пополнили собою население городов-крепостей по Оке, где почти каждый житель был одновременно и воином-пограничником.
Черпая в Новгороде материальные и человеческие ресурсы для своих военно-политических нужд, Иван III не хотел, однако, полностью истощать весь потенциал великого города, превращать его в безлюдное пепелище. Напротив, он предполагал сделать город главной базой московской военной и торговой экспансии в Прибалтике. Значительная часть торгово-ремесленного населения Новгорода осталась на месте и даже — благодаря активной наступательной политике Ивана в Прибалтике — получила новые возможности для развития своей предпринимательской деятельности.
Воспитанные суровыми реалиями монголо-татарского ига, московские князья, как никто, умели выжимать из своих подданных все соки, не доводя их при этом до полного вымираниН.Более того, они умели заставить людей работать, — людей, переживших катастрофу и потерявших веру в себя; людей, склонных к беспробудному пьянству и самоуничтожению. Унаследовав этот уникальный опыт пяти поколений Даниловичей, Иван III блестяще применил его в новгородском деле. Он отнял у Новгорода и бросил в кипящий котел московской государственности все, кроме одного — возможности начать все заново. И новгородцы (среди которых значительную часть составляли теперь переселенцы из Северо-Восточной Руси, создававшие здоровую конкуренцию для старожилов) воспользовались этой возможностью.
Перевернув последнюю страницу в летописи Господина Великого Новгорода, испытываешь какую-то непонятную грусть. Кажется, что вместе с этим причудливым сообществом из русской истории уходит нечто важное, необходимое для полноты жизни. Исчезает, так и не развившись в полной мере, особый способ существования людей. Привыкшие к обычному выбору между самодержавием и хаосом, мы как-то теряемся перед обществом, которое не являлось ни тем, ни другим…
Конец Новгородской боярской республики не стал концом Новгорода. Город перестал быть уникальной столицей бескрайней лесной империи, но стал важнейшим элементом в системе Московского государства. Эту позднейшую историю Новгорода четко охарактеризовал М. Н. Тихомиров.
«…Присоединение Великого Новгорода к России отнюдь не привело к падению его экономического значения. Наоборот, после присоединения к Российскому государству Новгород поднялся на новую, высшую ступень своего экономического развития…
